Триумфальная арка

— Что со мной было, Равик? — спросила Кэт Хэгстрем. Она лежала в постели, голова ее высоко покоилась на двух подушках, уложенных одна на другую. Пахло туалетной водой и духами. Форточка была приоткрыта. Проникавший с улицы чистый, чуть морозный воздух смешивался с комнатным теплом, и казалось, на дворе стоит апрель, а не январь.

— У вас сильно повысилась температура, Кэт. И держалась несколько дней. Потом вы уснули и спали почти сутки. Теперь температура нормальная и все пришло в норму. Как вы себя чувствуете?

— Я устала. Но уже по-другому. Не так издергана. И боли почти нет.

— Боль еще появится. Но не особенно сильная. А мы уж позаботимся, чтобы вы легко ее перенесли. Во всяком случае, перемена наступит очень скоро. Да вы и сами это знаете…

Она кивнула.

— Вы меня оперировали, Равик?..

— Да, Кэт.

— Это было действительно необходимо?

— Да.

Он молча ждал следующего вопроса. Пусть лучше спрашивает сама, так легче.

— Сколько мне придется тут пролежать?

— Недели три-четыре.

Она немного помолчала.

— Думаю, это пойдет мне на пользу. Мне нужен покой. Я совсем извелась. Сама теперь чувствую. Я так устала. Все время пыталась уверить себя в обратном. Скажите, операция как-то связана со всем этим делом?

— Безусловно.

— И эти кровотечения? Совсем не вовремя?

— Да, Кэт.

— Хорошо, что теперь мне не нужно никуда спешить. Может быть, все к лучшему. Но встать сейчас… Снова окунуться во все это… Мне кажется, я бы не смогла…

— Да и не нужно. Забудьте обо всем. Думайте только о самом насущном. О завтраке, например.

— Хорошо. — Она слабо улыбнулась. — Дайте мне зеркало.

Он взял с ночного столика зеркало и подал ей. Она внимательно осмотрела себя.

— Равик, вот эти цветы — вы их мне прислали?

— Нет, клиника.

Она положила зеркало на кровать.

— В январе клиники не преподносят своим пациентам сирень. Скорее астры или что-нибудь в этом роде. К тому же откуда клинике известно, что из всех цветов я больше всего люблю сирень?

— Здесь известно все. Ведь вы пациент-ветеран, Кэт. — Равик встал. — А теперь мне надо идти. Около шести зайду снова, посмотрю вас.

— Равик…

— Да?..

Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит…

Она протянула ему руку.

— Спасибо! Спасибо за цветы. Спасибо за внимание. Мне всегда так спокойно с вами.

— Ну что вы, Кэт, что вы! О чем тут говорить… А теперь поспите еще, если можете. Почувствуете боль — зовите сестру. Я выпишу таблетки. После обеда зайду снова.

— Вебер, где коньяк?

— Неужели пришлось так трудно? Вот он. Эжени, дайте-ка рюмку.

Эжени нехотя достала рюмку.

— Откуда взялся этот наперсток? — запротестовал Вебер. — Дайте приличный стакан. Или постойте, вас все равно не дождешься… Я сам.

— Доктор Вебер, я просто не понимаю вас, — огрызнулась Эжени. — Стоит только прийти мсье Равику, и вы…

— Хорошо, хорошо, — прервал ее Вебер и налил в стакан коньяку. — Пейте, Равик… Как мадам Хэгстрем?

— Ни о чем не спрашивает. Всему верит на слово.

Вебер торжествующе взглянул на него.

— Видите! А я что говорил?

Равик выпил коньяку.

— Вебер, случалось ли вам хоть раз получать благодарность от пациентов, которым вы ничем не смогли помочь?

— Еще бы. И не один раз.

— И они верили вам во всем?

— Разумеется.

— А вы что при этом чувствовали?

— Облегчение, — все более изумляясь, ответил Вебер. — Большое облегчение.

— А мне от этого жить тошно. Будто я обманул кого-то.

Вебер рассмеялся и отставил бутылку в сторону.

— Да, тошно… — повторил Равик.

— Впервые я обнаруживаю в вас нечто человеческое, — сказала Эжени. — Если, конечно, не обращать внимания на вашу манеру выражаться.

— Вы здесь не для того, чтобы делать открытия, Эжени. Вы больничная сестра, о чем вы часто забываете! — оборвал ее Вебер. — Итак, все в порядке, Равик?

— Да, пока, во всяком случае.

— Отлично. Сегодня утром она сказала сестре, что, как только выздоровеет, отправится в Италию. Вот мы и избавимся от нее. — Вебер с удовлетворением потер руки. — А там пусть ею занимаются итальянские врачи. Не люблю, когда у меня в клинике кто-нибудь умирает. Это всегда подрывает реноме.

Равик позвонил у входа в квартиру акушерки. Ждать пришлось довольно долго. Наконец ему открыл мужчина с лицом, густо заросшим черной щетиной. Увидев Равика, он придержал дверь.

— Вам чего? — пробурчал он.

— Я хотел бы поговорить с мадам Буше.

— Она занята.

— Не важно. Могу подождать.

Небритый человек хотел было закрыть дверь.

— Если нельзя подождать, согласен через четверть часа зайти снова, — сказал Равик. — Но уже не один, а с неким лицом, которое она примет при любых обстоятельствах.

Небритый злобно уставился на него.

— Что это значит? Что вам надо?

— Я уже сказал. Хочу поговорить с мадам Буше. Человек задумался.