Триумфальная арка

Он пошарил рукой около кровати. Бутылки не было. С некоторых пор она стояла не у кровати, а на столике в углу комнаты. Равик поколебался с минуту. Можно было не пить. Он это знал. Но можно было и выпить. Равик встал, босиком подошел к столику, нашел рюмку, откупорил бутылку и выпил. То был остаток старого кальвадоса. Он поднес рюмку к окну. В лунном свете она мерцала, как опал. Водка не должна стоять на свету, подумал он, будь то солнце или луна. Раненые солдаты, в полнолуние пролежавшие всю ночь в поле, ослабевали больше, чем в темные ночи. Равик покачал головой, допил рюмку и налил другую. Взглянув на Жоан, он увидел, что она широко открытыми глазами смотрит на него. Равик замер. Видит ли она его?

— Равик, — позвала Жоан.

— Да…

Она вздрогнула, словно только сейчас проснулась.

— Равик, — сказала она изменившимся голосом, — что ты там делаешь?

— Захотелось немного выпить.

— Что с тобой?.. — Жоан приподнялась. — В чем дело? — растерянно спросила она. — Случилось что-нибудь?

— Ничего.

Она откинула волосы со лба.

— Господи, я так испугалась!

— Прости, мне казалось, ты крепко спишь.

— Я вдруг увидела, что ты стоишь там… в углу… совсем другой…

— Извини, Жоан. Я не думал, что разбужу тебя.

— Я почувствовала, что тебя нет рядом. Стало холодно. Словно ветер подул. Я вся похолодела от страха. И вдруг вижу — ты в углу. Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, ровным счетом ничего, Жоан. Я проснулся, и мне захотелось выпить.

— Дай и мне глоток.

Равик наполнил рюмку и подошел к кровати.

— Ты сейчас совсем как ребенок, — сказал он.

Жоан обеими руками взяла рюмку и поднесла к губам. Она пила медленно, глядя на него поверх рюмки.

— Отчего ты проснулся?

— Не знаю. Вероятно, свет луны.

— Ненавижу луну.

— В Антибе ты не будешь ее ненавидеть.

Она поставила рюмку на стол.

— Мы в самом деле едем?

— Да, едем.

— Подальше от этого тумана и дождя?

— Да… подальше от этого проклятого тумана и дождя.

— Налей мне еще.

— Ты не хочешь спать?

— Нет. Жалко тратить время на сон. Ведь пока ты спишь, жизнь уходит. Дай мне рюмку. Это тот самый отличный кальвадос? Мы хотели взять его с собой.

— Ничего не надо брать с собой.

Она взглянула на него.

— Никогда?

— Никогда.

Равик подошел к окну и задернул портьеры. Они сходились лишь наполовину. Свет луны падал в широкую щель, как в колодец, разделяя комнату на две части, полные смутного мрака.

— Почему ты не ложишься? — спросила Жоан. Равик стоял у дивана, отделенный от Жоан стеной лунного света. Он с трудом различал ее. Чуть поблескивающие волосы были откинуты назад. Она сидела в кровати нагая. Между ним и ею, как между двумя темными берегами, струился, оставаясь неподвижным, и словно переливался в самом себе холодный свет; он лился в прямоугольник комнаты, полной теплого запаха сна, пройдя бесконечный путь сквозь черный безвоздушный эфир — преломленный свет солнца, отраженный далекой мертвой планетой, магически превращенный в свинцовый холодный поток; свет струился — и все же стоял на месте и никак не мог заполнить комнату.

— Почему ты не идешь ко мне? — спросила Жоан.

Равик прошел через комнату, сквозь мрак, свет и снова мрак, всего несколько шагов, но ему показалось, что он преодолел огромное расстояние.

— Ты взял бутылку?

— Да.

— Хочешь выпить? Который час?

Равик посмотрел на светящийся циферблат часов.

— Около пяти.

— Пять. А могло быть и три. Или семь. Ночью время стоит. Идут только часы.

— Да. И несмотря на это, все происходит ночью. Или именно поэтому.

— Что все?

— Все, что становится видимым днем.

— Не пугай меня. Ты хочешь сказать — все происходит без ведома людей, когда они спят?

— Именно так.

Жоан взяла у него рюмку и выпила. Она была очень хороша, и он знал, что любит ее. Она не была прекрасна, как статуя или картина; она была прекрасна, как луг, овеваемый ветром. В ней билась жизнь, та самая жизнь, которая, случайно столкнув две клетки в лоне матери, создала ее именно такой. Все та же непостижимая тайна: в крохотном семени заключено все дерево, еще неподвижное, микроскопическое, но оно есть, оно заранее предопределено: здесь и крона, и плоды, и ливень цветов апрельского утра; из одной ночи любви возникло лицо, плечи, глаза — именно эти глаза и эти плечи, они уже существовали, затерявшись где-то на земле, среди миллионов людей, а потом, в ноябрьскую ночь, в Париже, на мосту Альма, вдруг подошли к тебе…

— Почему ночью?.. — спросила Жоан.