Трижды герой

Давид улыбается и что-то бормочет, умные черные глаза его печальны. Кожедуб вглядывается в эти глаза, и ему становится не по себе. Бедный Давид! До войны он жил в Риге с родителями. Отец его был веселый столяр-краснодеревщик, мастер на все руки, а мать - живая, хлопотливая женщина. Давид ходил в школу, носил пионерский галстук и не знал, что он еврей. Он знал только, что он пионер Давид Хайт. Но вскоре ему пришлось узнать и другое. В Латвию вторглись орды фашистов и стали уничтожать евреев. Фашисты повсюду уничтожали евреев — сначала у себя в Германии, потом в Польше, потом в Латвии, в Белоруссии, на Украине. Они сгоняли их в гетто и расстреливали сотнями и тысячами. Давиду было тринадцать лет. Он смотрел в кино «Чапаева» и читал книги о пограничниках. Он хотел быть героем и сказал дома, что он пойдет в Красную Армию. Мать рыдала и кричала на весь дом, но отец сказал: «Придут в Ригу немцы, все равно убьют. Помнишь погромы? Мы евреи — богом проклятый народ. Пусть Додик воюет за Советскую власть. Может, жив останется и будет Чапаевым. При Советской власти никто не говорил нам, что мы евреи. При Советской власти стали одни трудящиеся. Иди, Давид, дай бог тебе счастья, тебе и Советской власти».

Вечером Давид с тремя мальчишками ушел из дому. Они подошли к мосту. Мост был уже занят немцами. Немцы открыли по ним огонь. Он прыгнул в воду и поплыл. Остальных убили. Давид добрался до советских войск и попал к летчикам Чупикова. Он стал мотористом и вступил в комсомол. Об отце и матери он ничего не слыхал.

Кожедуб думал обо всем этом, глядя в большие печальные глаза Давида.

— Все что сможем, сделаем, Давид, — сказал он. — А кончится война, снова приедешь в Ригу. Может, кого и застанешь. Прилечу к тебе в гости на пироги. Твоя мама умеет печь пироги?

Кожедуб обнял Давида и поднялся в кабину.

Первый вылет был неудачен. Кожедуб с Титоренко пролетали целый час и вернулись ни с чем.

На другой день Кожедуб полетел с летчиком Шараповым. Вскоре они увидели восьмерку вражеских самолетов, направлявшихся к линии фронта. Кожедуб зашел им в хвост. Вражеские летчики не заметили его, но заметили зенитчики. Кожедуб предупредил их. Он пристроился к немцу и открыл огонь. Фашистский самолет начал падать, а летчик выбросился с парашютом. Остальные повернули назад. Кожедуб набрал высоту и огляделся. Шарапова нет. Не сбит ли он зенитчиками? Внезапно впереди показалась шестерка «Фокке-Вульфов». Без напарника трудно, но надо действовать. Надо сбить ведущего. Кожедуб быстро набрал высоту, настиг и сбил его. Летчик прыгнул с парашютом. Остальные опять ушли. Появилась еще четверка «фоккеров». Надо уходить самому: бензин на исходе.

Шарапов так и не вернулся. Через несколько дней, когда этот район был освобожден, один крестьянин, пришедший на аэродром, рассказал, что он видел, как какой-то русский летчик опустился с парашютом и был тут же схвачен немцами.

За несколько дней группа Кожедуба очистила участок от асов. Советские летчики сбили двенадцать вражеских самолетов, асы стали уклоняться от боя. Задание было выполнено, и Кожедуб получил приказ вернуться обратно в часть.

Давид встретил его с пачкой писем. Первое было от отца. Это было невеселое письмо. Никита Кожедуб сообщал сыну, что еще в сорок втором году под Сталинградом погиб старший брат Яков. Вернулось несколько человек, угнанных фашистами в рабство вместе с братом Григорием. Эти люди рассказали, что Григорий попал в группу, которую отправили в Майданек — знаменитый лагерь смерти. Григорий был настолько слаб, так исхудал от всех истязаний и мук, что, должно быть, так и не доехал до Майданека. А если бы и доехал, то все равно его там ждала бы верная гибель.

Старый товарищ Мухин писал: «Очень горюю, что не могу перевестись к тебе. Без тебя мне скучно и на земле, и в воздухе. Где бы нам назначить друг другу встречу — в Ображеевке, Гомеле или прямо в Берлине?»

А колхозник Конев приглашал после войны в гости.

14 октября 1944 года стало известно, что нашими войсками освобождена Рига.

— Это вы им помогли, — сказал Кожедубу Хайт. — Спасибо вам от рижан, товарищ командир.

Но Хайт по-прежнему был печален. Его озабоченность усилилась. И не напрасно. Вчера он утешал Кожедуба, узнавшего о гибели братьев. А сегодня Кожедубу пришлось утешать его. В часть пришло извещение, что мать и отец Хайта расстреляны в гетто. Правда, утешать — не то слово. Никто ведь не умеет утешать в настоящем горе, а особенно люди, привыкшие глядеть смерти в глаза каждый день. Просто они хорошо понимали друг друга и старались не беспокоить лишним, неосторожным словом. Каждый был бессознательно благодарен другому за это и каждый надеялся, что молодость и время вылечат горе друга. А они стали друзьями — двадцатичетырехлетний командир и его пятнадцатилетний ординарец.