Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Дед не торопился отвечать. Он тяжело завозился в кресле и, с силой опираясь на подлокотник широкой рукой со вздувшимися венами, поднялся, подошел к полке. Вытащил том «Капитала». И, как бы взвешивая на ладони, сказал:

— Эта работа Маркса у меня с тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, еще со времени моей жизни в России.

Гурули хмыкнул себе под нос, не отрывая от Деда пронизывающего взгляда.

— Вот уже тридцать один год со мной, — продолжал Дед. — В России я читал этот труд, и когда был арестован царскими жандармами, при обыске убедил их, что это, — Дед еще раз, как бы взвешивая, качнул ладонь с книгой, — учебник по экономическим вопросам. Потом в Болгарии по этому тому я перевел «Капитал» на наш язык. — Дед, спокойно смотря на гостя, потряс «Капиталом». — Книга по праву находится здесь.

Пока Дед водружал том на место, Мастер, видимо сразу понявший, что вопрос Гурули таит какой-то скрытый смысл, с живостью, мягко поблескивая глазами за стеклами пенсне, сказал:

— Когда в доме Благоевых был пожар, наш уважаемый хозяин сумел спасти от огня из всего своего имущества только эту книгу.

Гость выслушал все это, встал и, сунув руки в карманы, спокойно, будто за ним и не следили настороженные взгляды трех людей, прошел вдоль полок, присматриваясь к названиям книг. Потом опустился на свое место против Деда.

— Извините, если я вас обидел своей сдержанностью, — сказал он. — Я встречал людей, у которых Маркс стоит на полках не для того, чтобы переводить его и даже не для того, чтобы читать, а вроде привычной обстановки, которой уже не замечают и которую из-за ветхости того и гляди заменят другой.

Дед подтвердил:

— Да, в наше время это случается. Я понимаю и одобряю вашу настороженность: нам надо обоюдно выяснить наши политические позиции. Но мне кажется, мы можем говорить друг с другом прямо. Вы имеете в виду вождей немецких социал-демократов?

— Угадали, — сказал Гурули. — И некоторых русских, и некоторых болгарских…

— Вы уже знаете о позиции наших «широких» социалистов? — спросил Кирков. — Это хорошо. Ну, а вы сами? Как относитесь вы к войне, защите отечества, военным кредитам воюющих и пока еще не воюющих государств?

Гость повернулся к Киркову и ответил вопросом на вопрос:

— Как может относиться к войне и военным кредитам социал-демократ, большевик? Я подчеркиваю, российский социал-демократ, хотя я по национальности грузин, — воинственно, словно возражая кому-то, сказал гость. — Я люблю свой народ, свой язык, но в вопросах политики я — российский социал-демократ. Буду с вами откровенен. — Он остановился посреди комнаты, оглядывая всех. — Просто расскажу о себе, и тогда вам будет яснее, с кем вы имеете дело. Думаю, что откровенность между нами самое лучшее, неправда ли, товарищи?

— Верно, — сказал Георгий, поняв многие русские слова.

— Мы вас внимательно слушаем, — сказал Мастер.

Дед, одобрительно качнув головой, подтвердил:

— Да, так будет всего лучше.

Гость заговорил отрывисто, резковато. Неподвижный взгляд его был устремлен куда-то вниз. Лишь однажды он поднял глаза, и Георгий заметил в них притаившуюся боль.

Его звали совсем не Гурули, настоящее его имя было Ной Буачидзе. Он, сын бедного грузинского крестьянина из Белогор на Кавказе, рано начал жизнь революционера. В декабре 1905 года, во время первой русской революции, боевая дружина Ноя захватила Сурамский туннель. Под сводами туннеля столкнули два паровоза и приостановили железнодорожное сообщение Тифлиса с Кутаисом, Батумом и Поти. На родине Буачидзе ненадолго возникла Квирильско-Белогорская республика. Поражение Декабрьского вооруженного восстания в Москве заставило боевую дружину Ноя спрятать оружие в горах. Буачидзе вместе со своим земляком и школьным товарищем Кикнадзе зимой перешел через Мамисонский перевал на северную часть Главного Кавказского хребта. Зимой дороги через перевал не было. Они пробивались по пояс в снегу. Так удалось избежать ареста и смертной казни за участие в восстании. Позднее Ной приехал в Москву под именем князя Абуладзе. Он не только скрывался от полиции кавказских городов, он искал в Москве встречи с большевиками. Кое с кем ему удалось связаться, по его выдал провокатор, и последовал арест. Несколько месяцев длился поединок со следователями. Царская охранка не могла установить настоящего имени «князя Абуладзе», и все-таки его сослали в Сибирь.

— Ты был в Сибири? — спросил Георгий, не замечая, что называет Буачидзе как давнего друга на «ты». — Мой брат тоже сослан русским царем в Сибирь.

— Куда? — спросил Ной. — Сибирь велика.

Георгий назвал Енисейскую губернию. Нет, там Буачидзе не был. Его сослали в глухое якутское селение, откуда он бежал весной 1911 года, едва вскрылась Лена и вверх по реке пошли суда.

— Теперь ты, как брат мне, — сказал Георгий. — Может, и Никола бежит? — И тут же ответил сам себе: — Не удастся ему, с ним жена и дети, а главное, он болен. Тяжело болен…