Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Курт, сидевший рядом с Вильгельминой, спросил:

— Гельмут, где ты научился так хорошо грести? Никогда не думал. Профессиональная работа!

— Однажды в море мне пришлось грести много часов, — оживляясь, сказал Георгий. — Дело закончилось в общем неудачно, а все-таки я не бросал весел до самого конца, хотя казалось, что не смогу уже больше выдержать…

Он поднял весла. Лодка по инерции легко скользила в воде. С весел падали тяжелые и блестящие, как ртуть, капли. В спокойной воде от капель расходились и вскоре исчезали круги, точно кто-то бросал в воду проволочные кольца и они тонули позади лодки. Георгий сидел, согнув колесом сильную широкую спину, и следил за исчезающими кругами.

— Гельмут, иди сюда на корму, — вдруг позвала Вильгельмина. — Пусть теперь гребет Курт.

Георгий отрицательно покачал головой.

— Удивительная вещь человеческая память, — сказал он, как будто разговаривая с самим собой. — В ней остается только то, что было самым важным в жизни, а все остальное, ненужное, растворяется, точно эти круги на воде. Потому-то человек и остается всегда самим собой… Знаете что! — воскликнул он и обвел оживленным взглядом молодые лица. — В другой раз, ребята, тоже захватите меня. Чертовски хорошо как следует погрести!

Он снова опустил весла и, откидываясь назад, резко и сильно рванул их на себя.

Дня через два Георгий сидел в зале второго этажа ресторана на углу Унтер ден Линден (Липовой аллеи) и Фридрихштрассе. Он ждал, когда придут Вильгельмина и Курт, которых он отдельно друг от друга пригласил сюда, не сказав зачем.

Первым появился Курт. Георгий подвинул ему стул. Курт сел, покосился на бутылку с вином, на три бокала и вазу с фруктами, но вопросов задавать не стал. Вскоре появилась Вильгельмина. На ней был ее безупречно отглаженный костюмчик, она шла легкой походкой ничем не занятой светской девушки. Увидев Курта, она невольно воскликнула:

— Как, и ты?

Курт безмолвно пожал плечами.

— Вот что, ребята, когда вы думаете оформлять ваш брак? — спросил без предисловий Георгий.

Курт, не двинувшись, спокойно смотрел на Георгия. Вильгельмина сказала:

— Я ведь говорила: мы считаем, что любовь соединяет нас крепче, чем брачное свидетельство.

Курт кивком подтвердил свое согласие.

— Предположим, — сказал Георгий. Глаза его смеялись. — Я даже уверен, что это именно так! — Он повернулся к Курту. — А ты не думал, что паспорт, который она, — Георгий скосил глаза на Вильгельмину, — получит при оформлении брака, будет гораздо лучше того, который у нее есть сейчас? Лучше для ее безопасности, — добавил он.

— Нет, не думал, — смущенно сказал Курт.

— Подумайте оба. — Георгий взял бутылку с вином. — А там, в Москве, — он взглянул на Вильгельмину, — если понадобится, я все объясню, будь спокойна. — Улыбаясь, он наполнил вином бокалы. — За счастье!.. Ребята, жизнь идет и никогда не останавливается. Никогда! — Он поднял свой бокал. — Чтобы вы, молодежь, прошли через метель и ушли дальше нас, стариков. Ну, выпьем!..

Вильгельмину Германовну Славуцкую я разыскал в Москве много лет спустя после того разговора в ресторане на углу Унтер ден Линден и Фридрихштрассе. Сложную жизнь прожила эта как-то по-молодому, очень живо и заинтересованно относившаяся ко всему, о чем мы говорили, женщина. Она сумела пройти через метель — уготованные ей судьбой испытания, — не сломившись, не отступив от самой себя.

А Георгий Димитров сдержал свое слово: он пришел ей на помощь в самую критическую минуту ее жизни, всей правдой своего сердца после войны отстоял ее от тягчайшей несправедливости…

В разгар жаркого лета в сопровождении Вильгельмины Георгий поехал во Франкфурт на конгресс Антиимпериалистической лиги. Ехал он нелегально, под чужим именем. Вильгельмина играла роль незнакомой ему пассажирки и в случае его ареста должна была предупредить товарищей.

Из конспиративных соображений, запутывая возможную слежку, они приехали во Франкфурт уже после открытия конгресса.

Георгий с волнением вошел в зал. То личное, неспокойное, что скапливалось в душе, отступило. Он сразу ощутил единодушие собравшихся: шел суд народов над империализмом и колониализмом. Поразительнее всего было то, что на конгресс съехались совсем разные по занимаемому положению, по своим политическим симпатиям и устремлениям люди. Здесь были и социал-демократы, и лейбористы, и члены Индийского национального конгресса, и гоминдановцы, и коммунисты, и члены профсоюзных организаций США и стран Латинской Америки, представители Африки… Делегатов роднила общая для всех тревога за судьбы мира и демократии и политическое и морально-этическое неприятие лжи, лицемерия и агрессивности — всего того, что представляет собой проявление империализма.