Тризна безумия

— Чистильщики обуви — безусловно самый нерешительный народ на свете, — повторил он с убеждением в голосе.

Он извлек из своего кармана коробок, чиркнул спичкой, закурил и поднялся на ноги, чтобы достать до пепельницы и кинуть в нее спичку. При этом он говорил, не умолкая. Он заявил, что чистильщики обуви — такие незадачливые и простодушные парни, что способны ощутить себя счастливыми, насвистывая песенки, названий которых они даже не ведают.

— Другое дело, если бы им было по душе хотя бы название песни — Натанаэль пожал плечами — Если бы они были в состоянии сказать что-нибудь типа: эта мелодия пробуждает в памяти давнишние воспоминания... Но как бы не так! Они насвистывают их себе просто-напросто чтобы свистеть!

И с этими словами он устремил перст указующий по направлению к своей собеседнице.

— Вот это и в самом деле сущая чепуха, осмелюсь заявить, — молвил он.

Женщина взглянула на него. Вопреки ожиданию, ее взор замер отнюдь не на его лице, на котором проступил легкий румянец — результат эмоционального опьянения, — какое там, она изучала его руку, возлежавшую на подлокотнике кресла. В продолговатых пальцах незваного гостя была зажата сигарета, пепел с которой почти уже ниспадал, рискуя сорваться в любом месте. А Натанаэль все говорил, говорил и не мог остановиться, даже не интересуясь тем, какое впечатление производит его речь на женщину. Он как будто разглагольствовал наедине с самим собой или, скорее, только для себя, однако совсем себя не слыша — именно так он изъяснялся всякий раз, затворяя дверь собственной квартиры.

— Уверяю вас, сеньора, что я говорю совершенно серьезно. И если вам суждено повстречать человека, для которого необходимо, чтобы растущие на бульваре деревья можно было использовать каким-то дополнительным образом, а не только для того, чтобы взирать на них, восхищаясь роскошной листвой, — то можете не сомневаться, что перед вами — чистильщик обуви.

Поток его красноречия был внезапно прерван голосом женщины.

— Прекрасно, только этого мне и не хватало, — произнесла она.

Оставив спинку дивана и стараясь сидеть прямо, она высказалась определеннее:

— Не хватало еще, чтобы вы испоганили мой ковер своим дурацким пеплом.

Еще больше наклонившись вперед, Натанаэль сумел дотянуться до стола, разделявшего его и женщину, и взял пепельницу. Он безусловно не желал выглядеть неучтивым по отношению к хозяйке дома, но в самом этом нежелании таилась явная насмешка. Аккуратно стряхнув пепел, Натанаэль снова затянулся, и от этого еле тлевший кончик сигареты ярко вспыхнул. Натанаэль продолжал курить, ни в малейшей степени не ощущая разочарования. Он, скорее всего, пришел к выводу, что женщина отличалась исключительным равнодушием. Ему казалось, что его рассказ о странностях в поведении чистильщиков обуви не мог оставить безучастной женщину со среднем уровнем интеллекта и соответствующими запросами. Но, увы, женщину, которая так долго его ждала, чистота ковров в собственной гостиной интересовала в несравненно большей степени, нежели образ мышления чистильщиков обуви. «Да, пожалуй, эта женщина явно не в ладах со здравым смыслом», — убежденно подумал Натанаэль; он вновь взглянул на нее, но уже совершенно иными глазами; а женщина, донельзя выведенная из себя и рассвирепевшая, заявила ему ледяным тоном:

— Да мне дела нет до ваших чистильщиков обуви!

— Это я уже и сам заметил, — бросил Натанаэль. И сейчас уже не женщина, а он сам пронзительно ощутил себя исключительно одиноким в этой небольшой комнатке.

Вполне возможно, что поэтому он и не захотел подниматься с кресла, а напротив, с еще большей силой вдавил свои локти в подлокотники и сделал самую глубокую затяжку, какую только мог.

— Вам — естественно, нет дела; вам просто не дано понять этого, — проговорил он, заранее наслаждаясь словами, готовыми уже сорваться с языка. И, выпустив на свободу целый клуб сигаретного дыма, он сказал: — Да, вам нет дела, но, возможно, Клотильда воспримет меня иначе.

РАССКАЗ О ДВУХ НЕЗАДАЧЛИВЫХ ВЛЮБЛЕННЫХ, ПОЗНАКОМИВШИХСЯ СО СТИХАМИ БЕРНАРДЕСА

Ею владело лишь одно мучительное и непреодолимое желание: он обязан написать в ее честь поэму Однако к несчастью для них, а, может статься, и для испаноязычной литературы в целом, — он, бедный, за всю-то свою жизнь с трудом написал всего несколько писем, отправленных им домой из интерната, где ему пришлось учиться. Безусловно, его письма никоим образом не претендовали на литературность, а были вдохновлены банальным здравомыслием наряду с прямой денежной заинтересованностью.

Однако она и не подумала отказаться от своего требования:

— Желаю, чтобы ты написал поэму в мою честь. И всё тут. Точка!

И ему пришлось начать знакомиться со стихами. С вызывающим восхищение упорством он принялся одолевать творения Франсиско Луиса Бернардеса, намереваясь на худой конец выяснить хотя бы то, не может ли оказаться заразной эта недужная особенность организма, заключающаяся в физиологической потребности исторгать из себя иногда сонет-другой на свет Божий.