Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

Считается, хладнокровный боец сражается куда лучше того, кто горит ненавистью. Так-то оно так… но порой способность мыслить здраво только мешает.

Ловчан пытался распалить себя, превратить маленький уголёк ярости в настоящий костёр, кружащий голову и велящий действовать без оглядки, — не получалось. Зато сомнения росли, грызли изнутри: пленных освободить не получится, только умереть самим. И вместо погребального огня, пламени, уносящего душу в вышний мир, — оказаться, как пить дать, на требнике дикарского Юмолы?! Что может быть хуже? Дружинник мрачно поглядел на монаха.

Ултен тоже не верил в победу и насчёт участи своего кульдейского тела не обольщался. Его губы беззвучно шевелились, но не в молитве. Священник проговаривал имена родичей — сперва живых, после и умерших, прося последних не серчать, если чем обидел, и готовить бочку хмельного мёда, дабы отметить скорую встречу.

К стоянке пробирались окольным путём, заложив широкий крюк по лесу. Разум подсказывал — хоть бьярмы и знают об уцелевших врагах, караулить в лесу не будут. Но о том, что дикари потеряют всякую бдительность, можно и не мечтать.

Когда на лес спустилась тьма, принеся с собой недобрую тишину, дружинник и кульдей уже прятались среди молодых, приземистых елей. Ниже, всего в двух десятках саженей, суетился враг.

Вот узкие, длинные долблёнки бьярмов, вытащенные на берег. А в нескольких десятках шагов, кучкой, сидят повязанные пленные. Лиц в темноте не рассмотреть, только очертания. Посреди лагеря тускло мерцает пламя. Но уж разгорается — ярче и ярче, освещая уложенные в ряд трупы. Одежд на мертвецах нет.

Зверь появился внезапно. Просто шагнул из темноты в освещённый круг. Тут же припал к земле, пошёл, тяжело передвигая лоснящееся тело. После взвыл. Не волком, не медведем, а иначе. Ни Ловчан, ни Ултен прежде подобных звуков не слыхивали.

Будто вторя голосу зверя, пламень взметнулся к небу. Кажется, усеянная звёздами высь содрогнулась.

Кульдей первым различил клыки-бивни, огромные, до самой земли. Едва сдержал рвущийся из груди ужас. В тот же миг зверь поднялся на задние лапы и начал обходить костёр по внутреннему кругу, а священник осторожно выдохнул — не чудище, человек облачённый.

Бьярмы обступили костёр, внимая каждому жесту, каждому шагу вожака. В отсветах пламени они со спины не сильно отличались от своего предводителя.

Вскоре к шуму прибоя добавился низкий, гортанный звук. Ултен различил в нём песнь самой Преисподней. Уродливая рогатая морда диавола привиделась ему средь огненных языков — владыка Зла довольно скалился, предвкушая пир.

— Пойдём, — выдохнул кульдей.

Дружинник только зубами заскрежетал.

— Пойдём, — повторил Ултен.

— Рано, — процедил Ловчан.

— Нам всё равно не выстоять, — зашептал священник. — Так хоть обряд дикарский оборвём.

Воин оскалился, прошипел:

— Нет. Мы лучше свой обряд сотворим. Да такой, что бьярмы от всех богов отрекутся!

Кажется, кульдей впервые не испугался кровожадности словена.

— А разве одно другому мешает? — послышался сзади насмешливый шепот.

Обернулись разом. Ултен торопливо перекрестился, а Ловчан начал чертить в воздухе обережный знак, что ещё больше развеселило пришельца.

— Но как? — наконец выпалил священник. — Мы думали…

— А мне воевода с детства говорил, что думать вредно! — оскалился Розмич. — Рубить надо, чтоб руки не дрожали!

— И всё-таки? — поддержал кульдея Ловчан.

Розмич небрежно махнул ручищей.

— После расскажу.

— А нас-то как нашёл? — не унимался Ловчан.

— Чутьё! — заговорщицки прошептал «меченый» и важно ткнул пальцем в небо.

Впрочем, рассказывать о своём спасении правду не собирался. Не поверят.

…Сквозь ресницы Розмич углядел Его — высоченного, косая сажень в плечах. Борода волховская, седая.

Незнакомец склонился над ним, а Розмич сам того не заметил, как перестал притворяться и вперил в старика взгляд затравленного зверя.

— Не бойся, парень. На кой ляд ты мне сдался! — пробасил дед. — Чего разлёгся?

На тронутом всеми северными ветрами лице вроде бы глаза нет — левого. Примечательное такое — черты острые, словно прибрежные скалы, хищный горбатый нос, рот кривоват.

Розмич приподнялся на локте, силясь встать. Не тут-то было. Тогда незнакомец протянул ему длань, мощную и холодную, и человек уцепился за неё, как тонущий за спасительное весло.

Распрямился, пошатнулся, но устоял, удержанный цепким стариком. Был он много выше Розмича, да ещё сутулился.

— Благодарствую, отец. Но дальше уж я как-нибудь сам, — пробормотал Розмич, стараясь не глядеть на неведомого помощника.

— Другой бы спорить стал, а я всегда «пожалуйста», — ухмыльнулся седобородый и отступил, словно полмира высвободил из тени.

— Кто ж ты есть, добрый человек? — спросил дружинник, вытряхивая из-под рубахи да бро́ни въедливый песок.

— Лодочник. Перевозчик я, — отозвался басовитый незнакомец.

— Выходит, сами боги тебя послали. Так бы и провалялся без памяти, кабы не ты… — рассудил Розмич, поглядев на красноватые облака над Онегой.

— Это как посудить. Но поспешай в другой раз медленней, — вымолвил старик, тяжело присаживаясь на обломок скалы так, чтобы быть вровень с Розмичем.