Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)

— Полат… Слабенький он, Полат твой. И верит кому ни попадя. До него хоть как-то жили. Мирно жили, надо сказать, это ж самое пограничье Славии — если обиды и были, терпели. А Сивар-варяг явился — мы уж духом воспряли, порядок наведёт, да погиб сей князь, недолго правил… Вот тогда-то белозёрская весь вконец обнаглела. При Полате окажешься — приглядись: сколько бояр вепсянских, сколько словенских. То-то же!

— Мда… Невесело живёте, — заключил Розмич. От расстройства пнул безмятежно сопящего Ловчана в бок.

Соратник подскочил, словно ужаленный, завертел головой.

— А? Чего? Уснул?

— Ага. И проспал.

— Чего проспал? Кого проспал?

— Тут вепсянки приходили, — обронил Розмич небрежно. И когда глаза Ловчана стали поболе блюдец, добавил: — Все, как одна, голые. Глянули на твою сонную морду, плюнули и ушли.

— Да ну тебя! — взвился Ловчан.

— Возвращаться пора! — сказал Розмич в тон. — Не то, чего доброго, без нас в Новгород уйдут.

Волхв вдруг насупился, запыхтел потревоженным ежом. Взгляд его поплыл, придавая лицу пугающие черты. Да и голос прозвучал недобро:

— Не надо. Обождите в Белозеро возвращаться.

— Это почему? — нахмурился Ловчан. — Снова гостей из веси учуял?

Служитель капища замотал головой, будто конь, нюхнувший заморского перца. Повторил куда суровей прежнего:

— Не ходите. Я вам приют дам. И кормить стану.

Подобного поворота дружинники не ждали. Ловчан немедля поднялся на ноги, низко поклонился старику:

— За хлеб и всё прочее благодарствуем, но раз новых гостей не предвидится, восвояси пойдём.

Розмич Ловчана поддержал, хотя самому покидать мрачное святилище не хотелось. Несмотря на все события и трупную вонь, что по-прежнему щекотала нос.

— Нам и впрямь пора. В Белозере вверенные мне дружинники остались. Да и с князем Полатом объясниться надобно. Он ведь сватом моим был, а я сорвался, ушёл куда глаза глядели. Стало быть, подвёл князя.

Он тоже поклонился старику и уговоры, которыми не пойми с чего разразился волхв, слушать не стал.

«Погуляли по окрестностям, и будет», — мысленно заключил он.

И всё-таки, когда протискивались через дыру, прорубленную в колючей изгороди, обернулся. Волхв застыл столбом, а поймав прощальный взгляд Розмича, встрепенулся, спешно начертил в воздухе обережный знак. На сердце дружинника стало много легче — ежели старик благословил, значит, зла не держит.

А вот Ловчан спокойствия друга не разделял… Едва удалились от капища на приличное расстояние, пристал:

— Нет, ну ты видал? Вот стручок сушеный!

— Чего шумишь? — нахмурился Розмич.

— Дед этот! С чего он нас остаться уговаривал, а?

Ответа не нашлось. Вернее, глядя на возмущение друга, решил оставить суждение при себе.

— Да он же и в самом деле колдун! — продолжал кипятиться Ловчан. — Поди, травануть нас хотел!

Розмич старался быть серьёзным, но улыбки таки не сдержал.

— Зачем? Куда нас, потравленных, девать? Колодец-то того — полней не бывает.

— У… — протянул собеседник, сделал страшные глаза. Не издевался, ему действительно не до смеха было. — Потрава потраве рознь! Говаривают, есть такие зелья, которые живого человека воли лишают. Коли таковым опоить, что хочешь приказывать можно.

— И чё?

— Да ничё! Опоил бы, в личины обрядил и капище сторожить заставил! Неужто не ясно?

— Ох, тебе бы не в дружинники, в бахари [45] податься! — не выдержал Розмич.

Ловчан сплюнул под ноги и вконец разобиделся. Но долго молчать всё равно не смог.

— Как по-твоему, сказанное о мертвецах — правда?

— Кто ж его знает?

— А то, что требы всё чаще курями и козлами приносим?

— А вот это, думаю, правильней, — отозвался Розмич. — Сам знаешь: человека порубить — раз плюнуть, а вот обратно — поди собери! Да и вряд ли боги мясцо людское жалуют, козлятина повкуснее будет. Вот и одноглазый отец битв, коему мурманы кровь на поле брани проливают, — так он не ест вовсе, только вино пьёт…

Обратный путь показался Ловчану много короче. Солнце всего на ладонь сдвинулось, а лес уже кончился. За широким лугом виднелись дворы белозёрского посада, чуть дальше чернел не слишком внушительный частокол. Над гладью Белого озера носились неугомонные чайки, распугивая мерзкими криками не только рыбу, но, казалось, и самих рыбаков.

Всё-таки красотой город не блистал. И завидев его снова, Ловчан тоскливо присвистнул.

— Мне тоже не по себе, — признался Розмич. — Скорей бы в Новгород уйти.

— А лучше в Алодь, — откликнулся Ловчан. — К родичам.

— Это кому как. Я своих много годов не видел. Живы ли?

— Да, плохо человеку без родных, — вздохнул Ловчан. — Даже седьмая вода на киселе, а всё одно ближе, чем вот ента самая чудь белозёрская, — вторил он мыслям Розмича.

* * *

Всем хорошо терпкое заморское вино, да только горло страсть как сушит. Особенно когда выпито немного. Вот если под завязку залиться, тогда что жажда, что голод — всё до собачьего хвоста. Даже море, если верить людям бывалым, по колено становится. Правда, до поры. Пока трезвость не наступит.