Тризна по женщине

Помощницей смерти зовут меня в Усеберге, и на груди у меня присохла грязь. Даже когда в заводи, невидимая людям, я тру свое тело песком и жиром и с наслаждением обливаюсь водой, я знаю, что, уйдя отсюда, снова почувствую себя грязной. Разве не я всегда уношу в болото покойников: рабов, отработавших свое, свободных мужчин и женщин, проживших свой век? Разве не меня призывают, чтобы всадить нож в беднягу, который должен последовать в курган за своим господином? Я Арлетта, помощница смерти, и на груди у меня присохла грязь.

Что толку причесывать и убирать волосы или оставлять их распущенными, чтобы ими играл ветер? Люди все равно боятся меня. Меня злит, когда на пирах они норовят подсунуть мне лучший кусок, чтобы умаслить меня. Я отвергаю их заботы. Я остаюсь одинокой. Иногда мне требуется мужчина, и ни один не смеет отказать мне. Но о чем он думает, лежа с моим сильным и горячим телом? Что придет время и я всажу в него свой нож?

У меня был сын от жреца, с которым я жила. Сын мой умер. А я мечтала, как он вырастет и станет свободным бондом, который не страшится смерти, но и не играет в эту недостойную мужскую игру в странах на западе. Но мальчик умер еще в детстве. С тех пор я познала ненависть. И любовь я познала тоже: да, я люблю одного человека, здесь в Усеберге, мне кажется, он похож на моего сына. Но он презирает меня. Он высокомерен, и у него надменное лицо. Он глядит на меня, не замечая. И считает, что проявляет мужество, не боясь помощницы смерти.

А другого человека здесь я уважаю, это Хеминг, они с Одни часто приходят ко мне. С ними я обретаю покой. Бывает, мы вместе гуляем по вечерам в свободные дни, оттертые песком, в нарядном платье. Я знаю, он ляжет с ней, когда придет ночь. Но у меня нет к ней зависти. Мы говорим о цветах и травах, о плывущих высоко облаках, о лошади с жеребенком и смеемся по пустякам. И тогда я бываю счастлива, и они тоже.

Вчера вечером Хеминг пришел ко мне.

— Ты умеешь молчать?

— Да! Ты знаешь, что умею. Ведь я молчу о смерти Отты.

— Хорошо, но и то, о чем я попрошу тебя, не менее опасно. Ты должна распустить слух, что королева дала Хаке серебра. Когда королеву положат в курган, он в ее честь сожжет всех своих птиц. Представь себе такое зрелище: горит соколятня, ястребы и соколы вылетают оттуда с горящими перьями, они дико бьют крыльями, пытаясь сбросить с себя огонь, с пылающим опереньем они взмывают в небо и падают замертво на землю. А ведь эти птицы стоят больше серебра, чем может поднять один человек.

— Я должна распустить такой слух?

— Да, надо, чтобы он дошел до Хальвдана.

— И Хальвдан закует Хаке в железо?

— Нет. Хаке ляжет в курган вместе в королевой.

— Я умею молчать! И никто не узнает, с какой радостью я откину ему голову, засмеюсь, подняв нож, встречу его испуганный взгляд и всажу в него сталь!

Как страстно я желала тебя, подумаю я тогда.

Но ты не пришел ко мне.

— Хаке одержим страстью к Одни, Хеминг. Ты знаешь об этом?

— Да. Знаю.

Я спускаюсь к ручью и тру себя песком с жиром, я позволяю ветру ласкать мои волосы, сегодня на груди у меня нет грязи.

— Хаке, приходи ко мне!

Ты, неведомый гость Усеберга, ты пришел к нам с ветром и, может, буря унесет тебя прочь! Я знаю, ты стал другом Хеминга. Мне это не нравится, но сегодня ты ближе мне, чем ему. Садись сюда на чурбак, пока я наложу лубки одной птице. Видишь, на мне кожаная перчатка, и я перевязал птице клюв. Это мой лучший белый сокол. Я научил его взмывать в воздух и падать на куртку Хеминга, которую нарочно стащил у него и как приманку бросал соколу, парившему в небе. Но сегодня ночью кто-то зашел сюда и сломал соколу ногу. Вот я и кладу ему лубки. Теперь в этом соколе вспыхнет дикая ненависть при виде человека, сломавшего ему ногу.

В Усеберге ходит слух, будто я хочу сжечь своих птиц. Ты знаешь, кто пустит этот слух? Я то знаю. Слух уже прилип ко мне, и теперь меня сторонятся, человек, пустивший его, сделал это очень ловко. Да, я знаю, он умнее меня. Но у меня больше гордости. Я заставляю себя держаться высокомерно, люди не любят меня, а его любят все. Теперь они говорят:

— Хаке хочет сжечь своих птиц!..

Какая нелепость! Чтобы я сжег своих птиц! Я сплю при них по ночам, я знаю, о чем они мечтают, взмывая в белое небо, я радуюсь их радостью, когда они падают с высоты и бьют свою жертву.

Мы с Хемингом вместе выросли в Усеберге. Старый знаток рун, живший в усадьбе, когда мы были детьми, решил одного из нас научить вырезать руны.

— Тому, кто умнее, я передам свое искусство, — сказал он. — Другого же выпорю.