Трое

Сохранившиеся старые дома с покрытыми снегом крышами и немыми дворами. Крутые улицы с дующим навстречу ветром — дети с санями, женщины, закутанные в шарфы, и горцы в расстегнутой на груди одежде, местный учитель музыки с посеребренными волосами и поседевшими мечтами, и газетчик на площади, злой и сердитый на всех и на все, и голубоглазая дочь начальника почты, которая глядит в окно (не явится ли принц), и огромный белый горб горы, и остекленевшее зеленоглазое небо… Что привело его сюда? Работа? И другой мог бы ее выполнить. Чувство товарищества? Оно здесь ни при чем. Тогда что? Нечто огромное, очень ясное и одновременно очень непонятное. Может быть, его можно назвать целью жизни. Или лучше — смыслом… нет, он не знает, какое слово подобрать. Наверное, нужно много слов. А в сущности это так просто. Может быть, сердце.

И, встретив капитана, он ему скажет…

К а п и т а н: — Я рад, что ты приехал!

И в а н: — Мне хотелось, чтобы мы снова были вместе!

К а п и т а н: — Я не верил, что ты вернешься! Ты же отказался остаться.

И в а н: — Тогда было одно, а теперь другое. Разница большая, как между наступлением и контрнаступлением!

К а п и т а н: — Верно. Ты тогда отступал. Тебя крепко потрепали. Но ведь паники не было, не так ли?

И в а н: — Не совсем. Паника была перед тем. Потом я опомнился. Нужно было остановиться, перегруппировать силы, отдохнуть, чтобы перейти в наступление.

К а п и т а н: — В наступление! Чтобы завоевать какую-нибудь другую женщину?

И в а н: — Вы злопамятны!

К а п и т а н: — Занять какое-нибудь место, должность!

И в а н: — Я не был бы здесь!

К а п и т а н: — Извини меня. Я хотел услышать это из твоих уст.

И в а н: — Наши разговоры всегда были искренними.

К а п и т а н: — Других разговоров я не веду! Продолжай.

И в а н: — Самым важным была проверка.

К а п и т а н: — Но она дорого тебе обошлась!

И в а н: — Вы тогда сказали «тем лучше!» И действительно, все вышло к лучшему!

К а п и т а н: — Пули всегда делают серьезное дело!

И в а н: — Может быть, я и без них очутился бы тут. Только не сразу. Испытывал бы колебания, но все же решился бы, потому что все эти вопросы непрестанно занимали меня, постоянно всплывали предо мной, и я не смог бы легко отделаться от них…

К а п и т а н: — Я в этом не сомневаюсь!

И в а н: — Все началось там, в больнице, когда я пришел в себя. Мне казалось, что я ползу по какому-то странному рубежу и все открываю заново, как младенец, но только с головой взрослого.

И открыл:

Во-первых, что я живу.

Во-вторых, что я человек.

В-третьих, что первые два открытия заключают в себе ясный смысл всего моего будущего существования. Так я каким-то чудом отделался от бремени замкнутого круга, сложных соображений, пелены условностей, инерции старого.

К а п и т а н: — Не преувеличиваешь ли ты?

И в а н: — Выслушайте меня. Никогда я не сомневался в том, каким должен быть мой путь. Верил, что каждый человек имеет свой единственный путь, который ведет к удовлетворяющему его осмыслению жизни. Думал, что так же, как растения растут неодинаково на различной почве, так и люди идут неодинаковыми путями — своим и чужим. Поэтому я долго топтался на перекрестке. Боялся, как бы не ошибиться. Думал, как найти свою дорогу. Одни мне говорили — с помощью чувства ориентации. Другие — с помощью убеждений. Третьи — соображений. Четвертые — компаса…

Теперь мне смешно. Я знал, что чувство ориентации может привести к роковой ошибке. Убеждения — это всего лишь вызубренные с ученическим усердием непонятные, чужие мысли. Соображения — это холодный расчет. А компас — такого компаса еще никто не изобрел. Теперь я знаю, что человек не должен сравнивать себя с растениями и животными, что он должен противопоставлять себя природе из чувства уважения к себе. Теперь я знаю также, что куда бы не пошел, всюду я буду на своем пути. Ибо то, что я ношу в своей груди, уравнивает все перспективы, все открывающиеся предо мной возможности. Ибо я ищу путь  д л я  с е б я, а  н е  р а д и  с е б я!

К а п и т а н: — Не напоминает ли это тебе что-нибудь?

И в а н: — Очаг, товарищ капитан! Когда-то я спрашивал себя, возможна ли новая жизнь в мире, который все еще остается старым? Теперь могу ответить: новая жизнь может существовать только в беспощадной борьбе со старой! Первый же компромисс сразу уравнивает их возраст!

К а п и т а н: — Не слишком ли рано тебе утверждать это?

И в а н: — Нет ранних и поздних истин! Есть только истины.

К а п и т а н: — Хорошо.

И в а н: — В больнице я думал ночами напролет. Однако чувствовал себя совершенно спокойным. Ничто меня не беспокоило. Даже напротив, думы приносили мне только радость, и то, что они оставляли мне, было очень светлым, кристально ясным, удовлетворяющим. Я должен был жить. Но как? Как человек второй половины двадцатого века — без звериных инстинктов первобытных людей, без нравственной пустоты рабовладельцев, без помпезности и тщеславия феодалов, баз мещанского счастья буржуазии. Я подумал, богатство заключается не в том, что мы берем у других, а в том, что мы им даем.

К а п и т а н: — Богатство коммунизма!