Трое

Он замолчал, пристально взглянул в лицо дяди и отвернулся к стене.

- Ещё он сказал, - снова начал Терентий осторожным голосом, - грех, говорит, окрыляет душу покаянием и возносит её ко престолу всевышнего...

- А ведь ты тоже на чёрта похож! - прервал его Илья и вновь тихонько засмеялся.

Горбун взмахнул руками, как большая птица крыльями, и замер, испуганный и обиженный. А Лунёв сел на постели, толкнул дядю в бок рукой и сурово сказал:

- Пусти-ка!

Терентий быстро вскочил на ноги и встал среди комнаты, встряхнув горбом. Он тупо смотрел на племянника, сидевшего на кровати, упираясь в неё руками, на его приподнятые плечи и голову, низко опущенную на грудь.

- Но ежели я каяться не хочу? - твёрдо спросил Илья. - Ежели я думаю так: грешить я не хотел... само собой всё вышло... на всё воля божия... чего же мне беспокоиться? Он всё знает, всем руководит... Коли ему этого не нужно было - удержал бы меня. А он - не удержал, - стало быть, я прав в моём деле. Люди все неправдой живут, а кто кается?

- Не понимаю я твоих слов, Христос с тобой! - уныло сказал Терентий и вздохнул.

Илья усмехнулся.

- Не понимаешь и - не говори со мной...

Он снова лёг на постель, сказав дяде:

- Нездоровится мне...

- То-то, я гляжу...

- Уснуть мне надо... ты иди!

Когда Илья остался один, он почувствовал, что в голове у него точно вихрь крутится. Всё пережитое им в эти несколько часов странно спуталось, слилось в какой-то тяжёлый, горячий пар и жгло ему мозг. Ему казалось, что он давно уже чувствует себя так плохо, что он не сегодня задушил старика, а давно когда-то.

Он закрыл глаза и лежал неподвижно, а в ушах его звучал дряблый голос старика:

"Ну что же, скоро ты?"

Суровый голос чернобородого купца мешается с просьбой Маши, древние слова из еретической книги Якова впутываются в речь начётчика. Всё качается, колеблется и тянет куда-то книзу. Уснуть скорее, забыть всё это. Он уснул...

А когда проснулся поутру, то по освещённой стене против окна понял, что день ясный, морозный. Он вспомнил весь вчерашний день, прислушался к себе и почувствовал, что знает, как надо ему держаться. Через час он шёл с ящиком на груди по улице и, прищуривая глаза от блеска снега, спокойно разглядывал встречных людей. Проходя мимо церкви, он по привычке снимал шапку и крестился. Перекрестился и у часовни рядом с запертой лавкой Полуэктова и пошёл дальше, не ощущая ни страха, ни жалости, ничего беспокойного. В обеденное время, сидя в трактире, он прочитал в газете заметку о дерзком убийстве менялы. Дойдя до слов "полицией приняты энергичные меры к розыску преступника", - он с улыбкой отрицательно покачал головой, он был твёрдо уверен, что преступника не найдут никогда, если он сам не захочет, чтоб его нашли...

Вечером пришла прислуга Олимпиады и принесла Илье записку:

"В девять часов выходи на угол Кузнецкой улицы, к баням".

Прочитав, он почувствовал, что всё внутри его дрожит и сжимается, точно от холода. Перед ним встало пренебрежительное лицо любовницы, и в ушах его зазвучали её резкие, обидные слова:

"Не мог придти в другое время?"

Он смотрел на записку, думая - зачем зовёт его Олимпиада? Ему было боязно понять это, сердце его снова забилось тревожно. В девять часов он явился на место свидания, и, когда среди женщин, гулявших около бань парами и в одиночку, увидал высокую фигуру Олимпиады, тревога ещё сильнее охватила его. Олимпиада была одета в какую-то старенькую шубку, а голова у неё закутана платком так, что Илья видел только её глаза. Он молча встал перед нею...

- Идём! - сказала она. И тотчас же тихо добавила: - Закрой лицо воротником...

Они прошли по коридору бань, скрывая свои лица, как будто от стыда, и скрылись в отдельном номере. Олимпиада тотчас же сбросила платок с головы, и при виде её спокойного, разгоревшегося на морозе лица Илья сразу ободрился, но в то же время почувствовал, что ему неприятно видеть её спокойной. А женщина села на диван рядом с ним и, ласково заглянув в лицо ему, сказала:

- Ну, мой каприз, скоро нас с тобою потащат к следователю...

- Зачем? - спросил Илья, вытирая ладонью растаявший иней на усах.

- Какой он у меня глупенький, - будто бы! - насмешливо и тихо воскликнула женщина.

Брови её нахмурились, она шёпотом сообщила Илье:

- У меня сегодня сыщик был.

Илья взглянул на неё и сухо сказал:

- Мне до сыщиков и всех твоих поступков никакого дела нет. Говори прямо - зачем ты меня позвала?

Олимпиада взглянула в его лицо и пренебрежительно улыбнулась, говоря:

- А-а! Обиделся ты, - так! Ну, мне не до того теперь... Вот что: вызовет тебя следователь, станет расспрашивать, когда ты со мной познакомился, часто ли бывал, - говори всё, как было, по правде... всё подробно, - слышишь?

- Слышу! - сказал Илья и усмехнулся.

- Спросит о старике - ты его не видал. Никогда. Не знаешь о нём. Не слыхал, что я на содержании у кого-то жила, - понимаешь?