Трое

Женщина смотрела на Илью внушительно и сердито. А он чувствовал, что в нём играет что-то жгучее и приятное. Ему казалось, что Олимпиада боится его; захотелось помучить её, и, глядя в лицо ей прищуренными глазами, он стал тихонько посмеиваться, не говоря ни слова. Тогда лицо Олимпиады дрогнуло, побледнело, и она отшатнулась от него, шёпотом спрашивая:

- Что ты так смотришь? Илья?

- Скажи, - спросил он, оскалив зубы, - зачем я врать буду? Я старика у тебя видел.

И, облокотись о мраморную доску стола, он с тоской и злобой, внезапно охватившими его, продолжал медленно и тихо:

- Смотрел я на него тогда и думал: "Вот кто стоит на моей дороге, вот кто жизнь мою перешиб". И ежели я его тогда не задушил...

- Вр-рёшь! - громко сказала Олимпиада, ударив ладонью по столу. Врёшь ты! Он на твоей дороге не стоял...

- Это как же? - сурово спросил Илья.

- Не стоял. Захотел бы ты - его не было бы... Не намекала я тебе, не говорила разве, что могу всегда прогнать его? Ты молчал да посмеивался, ты ведь никогда по-человечески не любил меня... Ты сам, по своей воле, делил меня с ним пополам...

- Стой! Молчи! - сказал Илья. Он поднялся с дивана на ноги и - снова сел, чувствуя, что женщина словно ушибла его своим упреком.

- Я не хочу молчать! - говорила она. - Молоденький такой... здоровый, любимый мною... что ты мне сделал? Сказал ты мне: "Ну, выбирай, Олимпиада.я или он"? Сказал ты это? Нет, ты - кот, как все коты...

Илья вздрогнул от обиды, в глазах его потемнело, он сжал кулаки и вновь поднялся на ноги.

- Как ты можешь...

- А? Бить хочешь? - сверкнув глазами, зловеще проговорила женщина и тоже оскалила зубы. - Ну - ударь! А я отворю дверь и крикну, что ты убил, ты по моему уговору... Ну - бей!

Илья испугался. Но испуг кольнул его в сердце и исчез.

Он снова сел на диван и, помолчав, засмеялся подавленным смехом. Он видел, что Олимпиада кусает губы и как бы ищет чего-то глазами в грязной комнате, полной тёплого запаха пареных веников и мыла. Вот она села на диван около двери в баню и опустила голову, сказав:

- Смейся, дьявол!

- И буду...

- Я как увидела тебя, подумала: "Вот он. Он мне поможет..."

- Липа! - тихо сказал Илья.

Она не отвечала, сидя неподвижно.

- Липа! - повторил Лунёв и, чувствуя себя так, точно полетел куда-то вниз, медленно выговорил: - Старика-то я задушил... ей-богу!

Она вздрогнула и, подняв голову, уставилась на него широко открытыми глазами. Потом губы у неё задрожали, и, точно задыхаясь, она с трудом выговорила:

- Ду-урак...

Илья понял, что она испугалась его слов, но не верит в их правду. Он встал, подошёл к ней и сел рядом, растерянно улыбаясь. А она вдруг охватила его голову, прижала к своей груди и, целуя волосы, заговорила густым, грубым шёпотом:

- Зачем обижаешь меня?.. Я обрадовалась, что его задавили...

- Это я сделал, - кивнув головой, сказал Илья.

- Молчи! - беспокойно воскликнула женщина. - Я рада, что его задавили, - всех бы их так! Всех, кто меня касался! Только ты один - живой человек, за всю жизнь мою первого встретила, голубчик ты мой!

Её слова всё ближе притягивали Илью; он крепко прижался лицом к груди женщины, и, хотя ему трудно было дышать, он не мог оторваться от неё, сознавая, что это - близкий ему человек и нужен для него теперь больше, чем когда-либо.

- Когда ты смотришь на меня сердито... чистенький мой... чувствую я паскудную жизнь свою и за то люблю тебя... за гордость люблю...

На голову Лунёва падали тяжёлые слёзы, ощущая их прикосновение к себе, он сам заплакал свободно и легко.

Она же оторвала голову его от груди своей и говорила, целуя мокрые глаза его, и щёки, и губы:

- Знаю ведь я - красотой моей ты доволен, а сердцем меня не любишь и осуждаешь меня... Не можешь жизнь мою простить мне... и старика...

- Не говори про него, - сказал Илья. Он вытер лицо платком с её головы и встал на ноги.

- Что будет, то будет! - тихо и твёрдо сказал он. - Захочет бог наказать человека - он его везде настигнет. За слова твои - спасибо, Липа... Это ты верно говоришь - я виноват пред тобой... Я думал, ты... не такая. А ты - ну, хорошо! Я - виноват...

Голос у него прерывался, губы вздрагивали, глаза налились кровью. Медленно, дрожащей рукой он пригладил растрёпанные волосы и вдруг, взмахнув руками, глухо завыл:

- Я - во всём виноват! За что?

Олимпиада схватила его за руку; он опустился на диван рядом с ней и, не слушая её, сказал:

- Понимаешь - я его удушил, я!

- Тише! - со страхом, вполголоса крикнула Олимпиада. - Что ты?

И она крепко обняла его, заглядывая в лицо ему помутневшими от страха глазами.

- Погоди. Вышло это - нечаянно. Бог - знает! Я - не хотел. Я хотел взглянуть на его рожу... вошёл в лавку. Ничего в мыслях не было. А потом вдруг! Дьявол толкнул, бог не заступился... Вот деньги я напрасно взял... не надо бы... эх!

Он глубоко вздохнул, чувствуя, что с его сердца как будто какая-то кора отвалилась. Женщина, вздрагивая, всё крепче прижимала его к себе и говорила отрывистым, бессвязным шёпотом:

- Что денег взял - это хорошо. Значит - грабёж... Без этого подумали бы, что - ревность...