Трое

Поначалу Кортоне обрадовался тому, что Дикштейн жив-здоров и даже ухмыляется по-прежнему. Теперь же, присмотревшись внимательнее, он заметил, как исхудал его друг. Нат Дикштейн всегда был невысокого роста и худощавого телосложения, но теперь он стал похож на скелет. Из-под брючины виднелась тонкая лодыжка, похожая на спичку; мертвенно-бледная кожа и огромные карие глаза за пластиковой оправой очков лишь усиливали впечатление. Четыре года назад это был загорелый, мускулистый парень, жесткий, как подошва армейских ботинок. Частенько вспоминая о своем английском приятеле, Кортоне отзывался о нем так: «Самый крутой сукин сын из тех, кто спас мне жизнь, – и я не вешаю тебе лапшу на уши!»

– Толстяком? Вряд ли, – ответил Дикштейн. – Наша страна до сих пор на голодном пайке, дружище. Ничего, перебиваемся.

– Ну, ты-то знавал всякое.

Дикштейн улыбнулся.

– И знавал, и едал…

– Говорят, ты попал в плен?

– В Ла-Молине.

– Как же им удалось тебя зацапать?

– Легко. – Дикштейн пожал плечами. – Меня ранило в ногу. Пуля перебила кость, и я вырубился; очнулся уже в немецком грузовике.

Кортоне покосился на его ноги.

– Зажило нормально?

– Мне повезло – в поезде оказался врач.

Кортоне понимающе кивнул.

– А потом – лагерь, да? – Наверное, не стоило спрашивать, но ему хотелось знать.

Дикштейн отвернулся.

– Все было нормально, пока они не узнали, что я еврей. Может, чаю? Виски мне не по карману.

– Нет, не надо. – Кортоне пожалел, что не сдержал язык за зубами. – Да я и не пью больше по утрам.

– Они решили выяснить, сколько раз можно сломать ногу в одном и том же месте.

– Господи…

– Это еще цветочки, – произнес Дикштейн бесцветным голосом и снова отвернулся.

– Скоты! – воскликнул Кортоне. По правде говоря, он не знал, что сказать. На лице Дикштейна застыло странное, незнакомое выражение, похожее… на страх. Но почему? В конце концов, все уже позади.

– Зато мы победили, черт возьми! – Он ткнул Дикштейна кулаком в плечо. Тот ухмыльнулся.

– Это да. Так каким ветром тебя занесло в Англию? И как ты меня нашел?

– По пути в Буффало мне удалось сделать остановку в Лондоне. Я заглянул в Военное министерство…[1] – Кортоне запнулся: он отправился туда, чтобы выяснить, где и как погиб Дикштейн. – Они дали мне адрес в Степни. Когда я туда добрался, оказалось, что от целой улицы остался один дом. Там, под слоем пыли, я откопал того старикана.

– Томми Костера.

– Ага. Ну вот, после двадцати чашек слабого чая и пересказа своей биографии он отправил меня по другому адресу, за углом. Там я познакомился с твоей мамой, выпил еще чая и выслушал еще одну биографию. Когда я наконец выяснил твой адрес, ехать было уже поздно, так что пришлось ждать до утра. Но у меня всего несколько часов – мой корабль отплывает завтра.

– Демобилизуешься?

– Через три недели, два дня и девяносто четыре минуты.

– И что собираешься делать дома?

– Продолжу семейный бизнес. За последние пару лет выяснилось, что я – прирожденный делец.

– А что за бизнес? Ты никогда не рассказывал.

– Грузоперевозки, – коротко ответил Кортоне. – А ты-то как сюда попал? И как тебе вообще пришло в голову поступить в Оксфорд? Что изучаешь?

– Иврит.

– Шутишь!

– Я немного умел писать на иврите, еще до школы, разве я тебе не говорил? Мой дедушка был настоящим грамотеем. Он жил в вонючей каморке над булочной на Майл-Энд-роуд. Я приходил к нему каждые выходные, с тех пор как себя помню; но я не жаловался – наоборот, было здорово. Да и потом, что еще можно изучать?

Кортоне пожал плечами.

– Ну, не знаю… Атомную физику или экономику, например. Зачем вообще учиться?

– Чтобы стать умным, счастливым и богатым.

Кортоне покачал головой.

– Ты не меняешься – все такой же чудик. А девчонки тут есть?

– Очень мало. К тому же я занят.

Кортоне заметил, что Дикштейн покраснел.

– Враки! Да ты влюбился, чучело! Кто она?

– Ну, если честно… – Дикштейн помолчал. – Шансов у меня все равно нет. Профессорская жена экзотична, интеллектуальна и безумно хороша собой.

Кортоне скептически поджал губы.

– М-да, звучит безнадежно.

– Я знаю, но все же… Да ты сейчас сам увидишь.

– Я? Где?

– Профессор Эшфорд устраивает коктейльную вечеринку, и я приглашен. Как раз собирался выходить, когда ты заявился, – объяснил Дикштейн, надевая куртку.

– Коктейльная вечеринка в Оксфорде, – протянул Кортоне. – Будет что порассказать дома, в Буффало!

Утро выдалось солнечным, но холодным. Бледные лучи омывали желтоватую каменную кладку старых зданий. Приятели шли в уютном молчании, засунув руки в карманы, чуть сгорбившись от напора ледяного ноябрьского ветра, завывающего в переулках. Кортоне бормотал себе под нос: «Дремлющие шпили[2], мать твою…»

На улицах было почти пустынно. Заметив на противоположной стороне верзилу в шарфе с эмблемой колледжа, Дикштейн указал на него.

– Смотри, вон русский идет. Эй, Ростов!

Тот поднял голову, помахал им и перешел через дорогу. Он оказался длинным, нескладным, в костюме не по росту. Кортоне уже начало казаться, что в этой стране все тощие.