Трое и весна

Я остановился возле куста смородины, что вырос как раз посередине между хатой и хлевом. Мои руки дёргали и мяли прохладные, жёсткие листья, никак не могли дождаться, что же решит голова.

А в голове было всякое. Зайти? Дядька сдвинет очки на лоб, удивлённо и встревоженно посмотрит на меня — не случилось ли чего, поскольку меня принесло поздней ночью. А как услышит про велосипед, будет долго и благодушно хохотать.

Мои глаза скользнули по непроницаемо-тёмному чердаку. У жёлтой стены хлева не видно приставной лестницы… А что, если по весне дядька закинул на чердак борону? Или острые обрезки жести?..

Хоть бы фонарик у меня был с собой…

Моя рука зашарила по карманам. И неожиданно — о радость! — коснулась его ребристо-металлического бока.

Смородина с облегчением расправила смятые листья, но в моей душе все равно не было покоя. Как взобраться на чердак? И действительно ли там так мирно и тихо, как кажется отсюда? Хоть дядькино подворье и слилось с селом, однако в каких-то десяти метрах отсюда оно незаметно переходит в поле. А там дальше лес, густой и тёмный. В нем волки водятся.

И ещё было одно сомнение, в котором я и сам себе боялся признаться: а если там, на чердаке, нет ничего?..

Чтоб прогнать эту неприятную мысль, я принялся размышлять, как взобраться на чердак. Пока голова перебирала всевозможные варианты, ноги сами подпрыгнули, руки вцепились в какую-то жердь, большие пальцы ног заскользили по стене, ища углублений… И через минуту я уже стоял на краешке чердака, страшась и замирая от его темноты и неизвестности.

Но вскоре, как только загорелся фонарик, темнота исчезла. Однако ещё оставалась неизвестность да вороха перепревшей соломы, под которыми мог лежать, а мог и не лежать велосипед. Повесив фонарик на грудь, я начал лихорадочно разгребать их, тотчас позабыв обо всех страхах. Разве что временами, когда тревожно мычала корова, напуганная светом, проникающим к ней вниз, и непонятным ей шелестом, я невольно вздрагивал.

От пылищи и от прадавней волглости тяжело было дышать. Но я, пленённый одной целью, разгребал и разгребал.

Однако мысль, что в соломе могло быть всякое — ну, например, гадюка! — хотя и не сразу, но ударила в голову.

Руки все глубже зарывались в сырую прель. Ещё одно движение — и мои пальцы схватили что-то холодное, скользкое и застыли на нем… И то холодное, скользкое начало выгибаться, ползти…

Если бы я копался на чердаке от нечего делать, то тут же отскочил бы с воплем, забыв о лестнице, шлёпнулся на хорошо утоптанную дорожку, не почувствовав боли, и задал стрекача…

Но сейчас я только охнул, ахнул, попробовал выдернуть руку. А она будто онемела. Онемело и то холодное, скользкое, круглое, словно чего-то ожидало…

И тут на смену испугу, что жгучей крапивой хлестанул меня, возникла радостно-будоражащая мысль: «Неужели?..»

Рука наконец выдернулась из влажной соломы, и мне пришлось теперь палкой докапываться до таинственной находки.

Это был и вправду велосипед! Старый, заржавленный, довоенный… Но какое это имело значение?

Не обобрав с велосипеда труху, я поволок его к выходу. Сам спрыгнул с чердака, больно стукнувшись пятками о землю, даже в глазах светлые круги пошли, а его по приставной лестнице снёс, как малого ребёнка, на руках.

И скорее к дядьке. Поделиться радостью.

Забарабанил так, что дядька подпрыгнул на стульчике, уронив на пол что-то тяжёлое. Это тяжёлое громыхнуло сильнее моего стука, и из соседней комнаты выглянула разбуженная тётка.

— Что такое? — тревожно спросили оба, чуть приотворив дверь.

А я стоял и счастливо улыбался. Но в темноте сеней они не заметили моей улыбки и, увидев меня, обеспокоились ещё больше.

Уже в хате, вскинув глаза на часы, я понял, почему они так переполошились — стрелки ходиков сошлись на двенадцати…

Наспех, перескакивая с пятого на десятое, я рассказал всё. Тётка и дядька непонимающе переглянулись. Пришлось начать снова, немного спокойнее.

— А, — с облегчением вдохнул дядька. — Велосипед нашёл!

А тётка плюнула в сердцах и, бормоча что-то, пошла досматривать свои, как она говорила, вещие сны.

— Так ввести? — рванулся я к дверям.

— Зачем? — кивнул головой дядька. — Пошли во дворе посмотрим.

Вышли.

— Да-а, — поскрёб затылок дядька, увидев в лучах моего фонарика находку. — Долгонько лежал, долгонько… Это же когда я его туда забросил?.. А ну, айда в хату!

— А велосипед?

— Да кто его возьмёт, такой… — не договорил дядька.

Все же я подтащил велосипед к самому окну, чтоб через стекло видеть руль.

В хате дядька прошаркал к своему железному сундучку, стоявшему под его кроватью. Долго копался там, пока вытащил пачку старых фотографий. Принялся по одной перекладывать, рассказывая бегло, что это за фотография и кто на ней изображён.

Я нетерпеливо заёрзал: велосипед во дворе, как бы его не увёл кто из проворных ребят, а этих рассказов, я уже знал по опыту, хватит до самого утра.

— Дядьку, — несмело напомнил, — вы ищите ту… где велосипед.

— Ага, ага. — Дядькины пальцы задвигались проворнее.

Однако ещё, наверное, прошло полчаса, пока он наткнулся на нужную фотографию.

— Вот, — торжественно объявил наконец дядька.