Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)

Проснулась Софья в сумерки. В доме было тихо, только шумели деревья за окном да хлопала где-то непривязанная ставня. Хотелось есть, видеть людей, тетку. Девушка встала, отворила дверь и увидела перед собой Агафью со свечой в руке.

- Кушать извольте идти, - и опять улыбка сладкая, как сотейный мед.

Тетка к ужину не вышла.

- Боли у них головные, - ответила Агафья на расспросы девушки.

- Передай барыне, что видеть ее хочу. - Голос Софьи прозвучал резко, и горничная обиженно поджала губы.

- Им это известно.

Стеариновые свечи в парных подсвечниках освещали часть стола. Агафья незаметно, вежливо, молчаливо приносила кушанья в богатой посуде.

По знакомому пути Агафья проконвоировала девушку в ее комнату.

- Почивайте...

- Я и так спала полдня, - обиженно воскликнула Софья, но горничная уже исчезла.

"Хоть бы в сад проводили или дом показали. Не бродить же мне одной в темноте! В монастыре сейчас вечернюю поют, - вспомнила вдруг Софья с грустью брошенную обитель. - Жила бы я у них покойно и тихо, если б не вздумали распоряжаться моей судьбой".

Она выглянула в окно. Темнота... Скоро луна взойдет. Где сейчас Аннушка? Рано посылать ей весточку. Да и с кем?

Софья свернулась калачиком на лежанке, и видение, предвестник сна, возникло перед глазами. Будто сидят они с Аннушкой на плоту, опустив ноги в воду, и река несет их быстрым течением. Аннушка сняла платок с головы и стала совсем на себя не похожа, вроде бы она и вроде кто-то совсем другой. Только улыбка осталась прежней. И так хорошо плыть...

Вдруг "щелк" - звук, неприятный и резкий, как ружейная осечка, прогнал сон. Аннушка, река, плот - все пропало, и Софья села, прислушалась.

Что это было? Во сне? Нет... Девушка бросилась к двери - так и есть, это ключ лязгнул в замке. Она заперта.

На следующее утро Агафья, сердобольно закатывая глаза, сообщила Софье, что головные боли продолжают мучить несчастную Пелагею Дмитриевну и вряд ли пройдут до вечера.

- Значит, я и сегодня не увижу тетку?

- Выходит, так.

- Ладно, -Софья решительно поджала губы. -Тогда я в город пойду прогуляться.

- И я с вами, - с готовностью согласилась Агафья. - Юной девице одной гулять не пристало.

- Почему же?

- Лапушка моя, да ведь обидеть может всякий! - И усмехнулась как-то нехорошо, нечисто.

И опять длинная дорога под караулом в столовую, и нигде ни человека, ни голоса. Софья не нашла ничего лучшего, как в виде протеста сказаться больной, но Агафья приняла это известие с облегчением и радостью, которую даже не пыталась скрыть. Принесла в комнату обед, стала предлагать лечебные снадобья. Руки покошачьи ласково гладили волосы, щупали лоб: "И впрямь жар, лапушка. Горите вся, барышня! "

Девушке казалось, что никого и никогда она не ненавидела так, как эту сладкую краснощекую женщину. Ей хотелось броситься на Агафью, дернуть за гродетуровую юбку, сорвать с головы повойник, зубами вцепиться в толстый загривок. Прибежит же кто-то спасать эту жирную клушу, когда она заверещит на весь дом! Или этот дом пуст?

Но это потом. Сейчас надо ждать и притворяться. Помни, ты пленница. Ты пришла к своей заступнице, а она посадила тебя в клетку с узорной решеткой и мягкой подстилкой, а сторожить приставила - ласковую змею. Но зачем?

Матушка не любила рассказывать о своей старшей сестре. За всю их монастырскую жизнь тетка ни разу не дала о себе знать даже письмом. Видно, неспроста...

Еще раз... все с самого начала. Тетка Пелагея верит, что я племянница? Да, верит. А коли не веришь, думаешь, что я самозванка какая-то - выгони! Может, она меня испытывает? Проверить хочешь - так проверь в разговоре. А если я мешаю ей чем-то, так отдай сестрам...

У Софьи похолодело внутри и сердце трепыхнулось болезненно, вот оно, вот правда - тетка хочет вернуть ее в монастырь.

-13

Пелагея Дмитриевна Ворсокова еще в невестах заслужила звонкую кличку "тигрица". Была она хороша собой, приданым обладала немалым, и много охотников бы нашлось до ее руки, если б не кичливый, бешеный нрав. Уж младшая сестра ребенка ждет, а она все

в девках.

- Если хочешь мужа найти, надо быть более ручной, - увещевали ее родственники.

Муж наконец сыскался, покладистый, добрый, любитель псовой охоты и разных редкостей: греческих и этрусских ваз, мозаик и иноземных картин. В ту пору собирательство было еще редкостью среди русских дворян, и Ворсокова считали человеком странным. Пять лет прожила Пелагея Дмитриевна, рассматривая драгоценные вазы, Геркулесов и Диан, а потом, похоронив чудака мужа, уехала в опустевший к тому времени родительский дом и зажила там барыней.

От несчастного ли брака и несбывшихся надежд или от кипучей страсти, заложенной в ней самой природой, но жила она, словно вымещая на людях свои капризы и злобу. То веселится, на балах танцует и книжки читает, то станет грозная, строптивая, всех тиранит и держит в страхе. Не только собственные люди, но и уважаемые, именитые граждане в такие минуты ходили перед ней по струнке.

Больше всего доставалось крепостным. Под сердитую руку жалости она не знала. Секла людей больно и часто, и случалось, что не вставали они после плетей.