Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)

- Нам, Василий Федорович, еще бумажки из юстиц-коллегии перекинули, встретил Лядащева следователь. - Андрей Иванович сказали: "Почитай и выскажи свои догадки". Может, и сыщешь в этих бумагах что-нибудь касаемо лопухинского дела.

"Знаю, какие догадки нужны, - подум1ал Лядащев. - Коли сам Ушаков сказал - почитай да сыщи, то хоть из пальца высоси, хоть на потолке прочитай... Начальник наш шутить не любит. Дураку ясно, что копаете вы, Андрей Иванович, под вице-канцлера. Месяц возимся, а Бестужев все сух из воды выходит. И этим бумажкам тоже небось цена прошлогоднего снега. Тухлые бумажки-то... Потому мне их и подсунули. А потом нарекания - Лядащев работать не умеет! "

Лядащев снял кафтан, повесил на спинку стула, искоса поглядывая на две пухлые папки. Потом долго точил перья...

При первом, самом поверхностном осмотре содержимого папок, Лядащев понял, что догадка его верна - бумаги были никчемные. Все эти прошения, челобитные и доносы были писаны когда-то в Синод, долгое время пылились там в столах, испещрялись пометами на полях, залежались, потускнели, потом были переданы в Сенат и наконец легли на его стол.

Бумаги передали в Тайную канцелярию, потому что все корреспонденты украсили свои эпистолярные измышления обязательной фразой, различной у всех по силе и страсти, но единой по содержанию: такой-то "возводил хулу на бога и императрицу", то есть шел противу двух пунктов государева указа, первый из которых - будь верен идее, второй - будь верен правителю.

" "Благоволил меня Господь объявить о лукавых вымыслах еретика Феофилакта, диакона церкви Тихона Чудотворца, что у Арбатских ворот. Еще когда пьянством беснующийся Феофилакт в храме образ Богородицы Казанской оборвал и носил с собой с ругательствами, вот тогда я и написал первую челобитную на него, еретика... "

Далее перечислялись мерзкие грехи заблудшего диакона и как бы вскользь упоминался амбар, которым завладел окаянный вероотступник. Автор челобитной грозился скорее сжечь оный амбар вместе с лошадьми, чем допустить "лукавого изверга" распоряжаться в амбаре, "... говорил Феофилакт про императрицу нашу некоторые непристойные слова и, мол, родилась до брака". Далее шел перечень непристойных слов. Письмо было без подписи.

- Дурак безмозглый, - проворчал Лядащев. - Помойное твое чрево! - И взялся за следующую бумагу.

Это был донос архимандрита Каменного вологодского монастыря на местного воеводу. Донос был написан на толстой, как пергамент бумаге, и украшен нарядно выписанной буквицей.

"... и вышли у нас большие неудовольствия вот отчего, - писал архимандрит, - землю, монастырю принадлежащую, обидчик отнял, материал, уготовленный для построек, взял себе и употребил свой дом строить, рощу подле архиерейского дома вырубил, сад выкопал и пересадил на свой двор, диакона и двух церковников велел отстегать прутьми до полусмерти".

Донос был какой-то бескровный, безучастно казенный, как опись конфискованного имущества. Весь свой пыл архимандрит вложил в последнюю фразу: "Не только своими противностями, коварством и бессовестными поступками мерзок сей столп государства нашего, а наипаче за богомерзкие слова и предерзкие разговоры, в которых яд свой изблевал на государыню нашу и весь христианский мир".

- Пересолил, дорогой, - усмехнулся Лядащев. - Если б воевода тот действительно "изблевал мерзкие речи", ты бы, голубь мой, цитировал их целиком, а не ходил бы вокруг и около. Я вашу натуру знаю.

Следующим шел донос окаянного воеводы на уже знакомого архимандрита Каменного монастыря. "Пусть доноситель со своей неправдой сам себе мерзок будет, а коли есть моя вина, то не прошу никакого милосердия, но бороните меня от наглой и нестерпимой обиды. Многие по его старости и чину верят ему, а ведь он плут... "

Не рубил воевода рощи, не крал бревна, не отнимал землю, битые церковники сами виноваты, понеже, шельмы, повадились купаться в воеводином саду. А монастырь свой архимандрит Сильвестр ограбил сам, церковные вещи продал, живет в непристойной монашеству роскоши, употребляя вырученные от продажи деньги на покупку вина.

- Побойся бога, воевода. Зачем старцу вино? - удивился Лядащев.

На этих обвинениях воевода не остановился и упрекнул архимандрита в поношении Синода: "... а поносил он Синод тетрадочками, книжечками и словесно старался вводить свое злосчастное лжеучение".

- Ой, воевода, тебе бы вовремя успокоиться. Какие книжечки, какие тетрадочки?

Дворянин Юрлов обвинялся приходским священником в потворстве раскольникам, пристрастии к псовой охоте на монастырских лугах, в дерзких потехах - стрельбе из малых мортир, трофеев турецкой войны, а далее... "предерзские речи, мерзкие поношения... "

- Голова от вас кругом идет, честное слово...

Штык-юнкер Котов жаловался на "болярина Че... кого" - фамилия была написана небрежно, а потом замазана, словно клопа раздавили, - мол, гайдуки князя беспричинное избиение по щекам учинили, а потом колотили по всем прочим местам.