Трое из сумы

Я ничего дурного не смею сказать о профессоре Ярославского педагогического университета им. Ушин-ского, критике Е.Ермолине. Но, войдя в Интернет, я о нём нашёл всего несколько строк, какие здесь хочу процитировать: «Для Евгения Ермолина быть в составе жюри – хорошая возможность участвовать в российском литературном процессе и неплохой способ заработать деньги, ведь за эту работу полагается со-лидный гонорар». Как в таких случаях говорят, комментарии излишни.

Кстати, раз уж зашёл разговор об исключениях, иной раз всё же случающихся у Игоря Шайтанова, то могу припомнить ещё одно. Как-то рассуждая о постмодернизме, Шайтанов не удержался и сделал резкое поли-тическое заявление: «…Самым великим деконструктивистом был не Жак Деррида, а Михаил Сергеевич Горбачёв. Ведь он деконструировал реальность, которой, казалось, износу не будет». Надо ли говорить, что к тому моменту фигура Горбачёва уже принадлежала далёкой истории! Так что Игорь и здесь ничуть не изменил правилу комментировать-формулировать-анализировать исключительно произошедшее явление.

Прошедшее как современное – «фишка» критика Шайтанова. Откройте его последнюю многостраничную работу «Дело вкуса. Книга о современной поэзии». Обстоятельные эссе посвящены Ю.Кузнецо-ву, Л.Мартынову, А.Вознесенскому, Н.Рубцову, Н.Асееву, А.Прасолову, Д.Самойлову, Г.Русакову, Т.Бек, Б.Рыжему, А.Кушнеру, И.Лиснянской, В.Павловой, О.Чухонцеву. Ими Игорь Шай-танов пытается ответить на вопрос «Существует ли сегодня серьёзная поэзия?» И тут оказывается, что по-нятие поэтической современности критик привычно для себя разворачивает в обратную сторону, обращает на вторую половину XX века. Или это мне кажется? Вряд ли. Вот и Андрей Немзер признаётся: «Чи-тая книгу Шайтанова, мы постоянно видим, как современность становится историей». А Евгений Степа-нов и вовсе не скрывает раздражения в адрес Шайтанова: «Он пишет хорошо о том, что знает. Но знает он, судя по книге, совсем не много. Или знает, но скрывает, что знает. А это и вовсе дезинформация».

Это он, само собой, загнул, заявляя, что Игорь знает совсем не много. И, на мой взгляд, дело вовсе не в том, сколько он знает. Попробую разъяснить.

Бесспорно, имена, избранные Шайтановым по его вкусу, настоящие, звучные, самые «вкусные». Но чита-ешь о них, и, странное дело, в словах критика-литературоведа их поэзия этот самый «вкус» как-то теряет. Невозможное дело? Ничуть! Бывают же цветы без запаха – искусственные. Бывают же фрукты без вкуса – му-ляжи. Бывают даже люди без задора, как говаривал Гоголь, – вовсе не только персонажи из музея восковых фигур. Вот и у Шайтанова: была поэзия «вкусная», а стало «безвкусная». Виновата ли в том поэзия? Никоим образом.

Не хочу винить в этом и профессора Шайтанова. Просто критика – это всё же не исторический анализ, а живое дело. Критика всё же не литературоведение, а писательство, которое знает только одну стабильную компоненту – во всём находить исключения. Настоящее творчество – это когда человек ищет и находит имен-но исключения. Иначе это не творчество, а ремесло. То самое, какому нас когда-то брался учить Юрий Бо-рев, говоря о необходимости применять правильный критический инструментарий. Сегодня я могу видеть, для кого-то он тогда стал учителем.

А ведь могло быть совсем иначе. Шайтанов, уверен, не только умный, но и талантливый человек. Ведь смог же он однажды забыть про свою стабильность и высказаться совсем как настоящий критик: «Например, по-явись «Кысь» Татьяны Толстой на десять лет раньше – это было бы грандиозное событие, а так её, конечно, прочитали, но это уже был фонарик уехавшего поезда». Но на этом короткий список исключений в жизни Игоря кончается.

…Оглядываясь назад, надо признать, мне видится, что время семинара молодых критиков вольно или не-вольно совпала со временем, когда перед многими из нас стояли очень важные, отнюдь не детские вопросы: кем быть? с кем быть? чем заниматься? Это вовсе не означает, что именно в те ноябрьские дни они звучали с особой силой. Но именно в пору немного до семинара, во время его, немного позже они постоянно лезли в голову.

Не знаю, как это было у остальных, но для меня после Малеевки самым актуальным стало разобраться: что делать с диссертацией? Вернее, тогда я сформулировал свой почти что гамлетовский вопрос так: быть ей или не быть?

Логика тогдашних размышлений была проста. Если защищаться, то дальнейшая дорога должна следовать в направлении вузовской кафедры. Потому что защищаться только ради того, чтобы подписываться под ста-тьёй или рецензией «кандидат филологических наук», смешно. Если написано плохо, то никакое звание не спасёт – читатель будет справедлив, сказав при этом: «Кандидат, а дурак». А если написано хорошо, то ка-кая разница: кандидат ты или нет?

Ответить положительно на вопрос, хочу ли я «приковать» себя к университетской кафедре, я не смог и сде-лал решительный шаг – прекратил работу над диссертацией.