«Трое на качелях» и другие пьесы

Некоторое время смотрит на Женщину, затем спускается по тропинке. Подходит к ней, вопросительно смотрит, как бы спрашивая: ну и где он?

Женщина. Пошел за газетой.

Синьор. Когда вернется?

Женщина. Не знаю, зависит.

Синьор. Уфф! Обычно сколько это занимает?

Женщина. Пять… десять минут… Хотя однажды он пришел через два дня.

Синьор. Он тебе не говорит?

Женщина. Этого он сам не знает. Он так поступает не специально. Так у него получается, и все тут.

Синьор вздыхает и недовольно качает головой.

Хочешь сесть?

Синьор. Куда?

Женщина. У нас есть стул.

Скрывается в лачуге, выносит откуда что-то, напоминающее креслице, бывшее когда-то мягким, теперь нечистое и полуполоманное. Ставит рядом с Синьором, который с брезгливой гримасой усаживается в него, стараясь, насколько это возможно, не испачкать костюм и пальто.

Синьор(после паузы). Он должен подписать кое-какие бумаги…

Женщина. Опять?

Синьор. Думаю, что это последние… Если он, конечно, не передумал.

Женщина. Уверена, что он не передумал.

Синьор вздыхает. Женщина вновь принимается выбивать пыли из одеяла.

Долгая пауза.

Синьор. Знаешь… дела идут неплохо. Совсем неплохо. Я даже боюсь, как бы не сглазить. Мы вынуждены были ввести на фабрике третью смену… и на той, что в Румынии, тоже.

Женщина безучастна.

Тебе это не интересно?..

Женщина. Я очень рада за тебя.

Синьор. Почему только за меня? Я даю работу трем тысячам работников: пятнадцать тысяч человек имеют еду и кров, потому что я… потому что мы… Мне кажется, это немало. Я кормлю пятнадцать тысяч человек!

Женщина. То есть тех, кто кормит тебя.

Синьор(с горькой усмешкой). Чьи это слова?

Женщина. Ты сам знаешь, чьи.

Синьор (смотрит на Женщину долгим взглядом, качает головой). Ах, мама, мама!.. (Пауза). Мама!..

Женщина прекращает работу и поворачивается к нему.

Ну зачем, мама?..

Женщина. Зачем что?

Синьор(обводит рукой пространство, с печалью). Зачем… зачем все это! Что случилось?..

Женщина. Он идет. Замолчи.

Синьор(нервно). Замолчи… Почему я должен замолчать! Если он меня слышит, тем лучше. Может, он ответит на мой вопрос! Больше того, именно он и обязан ответить!

Бомж сходит по склону с газетой в руках. Он явно слышал последнюю фразу, но и виду не подал..

(Бомжу). Ты понял меня?

Бомж. Умер Вальтер Скотти.

Синьор. Кто?

Бомж. Вальтер Скотти.

Синьор. А кто это?

Бомж(поправляя). Кто это был.

Синьор. Кто это был?

Бомж. Не знаю. Знаю только, что он умер. Поскольку в газете напечатан некролог. (Разворачивает газету, читает). «Супруга, сын, племянник сообщают о смерти Вальтера Скотти… служащего муниципальной электрической компании».

Синьор. Ты был с ним знаком?

Бомж. Нет. Впервые о нем слышу. (Не отрывая глаз от газеты). Невероятно. Человек умирает, а его жена и сын не находят других слов, кроме того, что он был служащим муниципальной электрической компании!

Синьор(с раздражением). Не вижу ничего невероятного. Очевидно, это была его должность.

Бомж. Мне интересно, что за этим стоит. Возможно ли, чтобы жене или сыну нечего было сказать? Хотя бы какое-нибудь прилагательное об усопшем. Намек на их горе. Ничего! Умер – и все. Как ты себе это объясняешь?

Синьор. Абсолютно не считаю нужным чего-либо здесь объяснять.

Бомж. По-моему, проблема не в деньгах. Бедные семьи некрологов в газете не публикуют. Хотя то, что между сыном и племянником стоит запятая, а не союз «и», что было бы логичнее, заставляет думать, что они старались сэкономить на количестве слов. Но все же чем объяснить такой сухой текст? Может, усопший был одним из тех самодуров и тиранов, от смерти которых все испытывают чувство облегчения? А может, он сбежал лет тридцать назад, бросив жену и сына, а вчера отдал концы, и тем не остается ничего, как похоронить его с мыслью: ну и прекрасно, что умер, аминь. И никаких лишних слов? А?

Синьор. Послушай, я…