Трое неизвестных

Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга.
Был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
А воскресенье началось с дождя,
и гость, на цыпочках прокравшись
между скрипучих стульев, снял свою одежду
с неловко в стену вбитого гвоздя…
Он раздевался в комнате своей,
не глядя на припахивавший потом
ключ, подходящий к множеству дверей,
ошеломленный первым оборотом.

Фамилии автора на листке не значилось, но впечатление было оглушающим. И тут же Сергей услышал объяснение Алексея Парщикова, что они, мол, метаметафористы, идут дальше Бродского, им скучновато останавливаться на выбранном им пределе выразительности, и открытия, которые их ждут, будут поразительны. Но как попутчика они его терпеть согласны.

На секунду мелькнула в голове Садофьева крамольная мысль, что, может быть, не надо дальше, может, остаться на этом пределе выразительности и там немножко понежится. Но он скоренько отринул ее, дисциплина прежде всего. Тусовка сказала попутчик, значит, попутчик.

Как-то Сергей попался на глаза Парщикову в день семинара и тот, уж не знаю, с чем сообразовываясь, позвал его на дачу (не вспомнить к кому), там собирались чествовать какого-то югославского журналиста. Это было действо рангом повыше, чем, скажем, попойка с польским поэтом, все же наполовину капиталистическая страна.

По крайней мере, по меркам ОВИРа.

Предводителем у них был назначен Илья Кутик, ехали также Кабанков, Попов и куча всякой прочей шантрапы. От станции было недалеко, прошли какими-то дворами, без Сусанина было не обойтись в этом путешествии.

Участок был обширный, очень красиво запущенный, с большим деревянным домом. Между елками и березками располагались ветхие беседки с резными лавочками, вросшими в землю, на них выкладывалось бухло.

Замечу, была уже поздняя весна, конец первого курса. Как время летит! Светило яркое, немного истеричное солнце, верещали птахи, возбужденное, нестройное веселье овладело всеми, ни о каком общем порядке не могло быть и речи, все уже откупоривали что-то и, даже не дождавшись стаканов, глотали «отравленный ветерок» прямо из горлышка.

Какой-то порядок старалась этому действу придать Оля Свиблова, очаровательная и по-западному деловитая супруга Алексея Парщикова. Ее все слушались, даже взрослые мужики, приехавшие из многих городов Советского Союза. Раф Левчин откуда-то из Украины, Саша Чернов – этот точно из Киева, из Киева же был и Игорь Винов. Были и сибиряки, и прибалты, знакомые улыбчивые лица, подмигивавшие через стакан.

Разумеется, были и московские богатыри Иван Жданов и Саша Еременко, второй вместе со своей симпатичной супругой, тоненькой в талии, широкой в кости, в очках отличницы, за которыми скрывался ведьмачий огонек.

Парщиков тоже себя вел по-хозяйски, не в старом смысле слова, когда, следуя князю Мещерскому, хозяин напивается первый и больше ни на кого не обращает внимания, а обхаживал почти каждого, обнимал за плечо и рассказывал что-нибудь интересное, приближающее слушающего к тайне бытия.

– Что такое? – спросил он Садофьева, неожиданно появившись сзади из-за елки.

Сережа чуть не подавился и что-то изобразил лицом.

Парщиков обвел картину райского праздника полунаполненным стаканом.

– Запомни, это Парнас. Вон идет Левчин, он кто у нас?

– Кто?

– Допустим, Сельвинский.

– А Мезенко кто?

– ?

– Асеев.

– А дальше, там дальше кто, Винов? К кому мы приравняем Винова?

– ?

– Мариенгоф!

– Драгомощенко?

– Пастернак.

– Правильно, пусть щеголяет Пастернаком.

– А Илюша? Пусть будет Жуковский.

– Леша, я не хочу быть Жуковским.

– А кем хочешь?

– Державиным.

– Хочешь им быть – будь!

– А кто там подливает Державину вина?

– Ерема. Это не меньше, чем Лермонтов.

– Хорошо, – осмелел Садофьев. – А Пушкин кто?

Парщиков отпустил его плечо и скрылся в хвойной чаще с криком:

– Так, а где Здравко?

Югославскому гостю сделалось плохо от сильно смешанного питья, и его увели опорожнять желудок за туалетом. Странно, хотя ведь известно, югославы здоровы выпить.

Кажется, все же до этой весенней вылазки произошло событие, которое можно считать днем основания движения метаметафористов. Ведь чтобы как-то засвидетельствовать о собственном существовании, следовало от кого-то ярко отмежеваться. Самый радикальный способ это сделать – устроить скандал.

Лучшая площадка в то время для устройства скандала – это ЦДРИ, Центральный Дом работников искусств. Там в каминном зале уже произошла небольшая встреча трех представителей самой современной поэзии, предводительствуемая Константином Кедровым, но нужный эффект не был достигнут. Ну какая-то очередная группа отщепенцев официальной поэзии читает свои невразумительные тексты, только и всего.

О ней не заговорили.

А надо, чтобы заговорили.