Трое в новых костюмах

— Мне иногда и кажется, будто не меньше. Будто вся жизнь прошла, пока я работала в сборочном цехе или лясы точила да пропускала стаканчик за стаканчиком в какой-нибудь «Короне». Кажется, бог весть сколько лет прошло с тех пор, как я жила дома и работала продавщицей. Я тогда ничегошеньки не знала.

— Ты же говорила, что и теперь мало знаешь, — напомнил он.

— Так то совсем другое, глупый. Я мало знаю теперь о том, что нужно знать людям, — о политике, экономике, о таких вещах.

— Да, я тоже. Хотя нам кое-что рассказывали в армии. Но мы можем выучиться.

— Мне бы уже пора было выучиться, — сердито сказала она. — О чем я тебе и толкую. А тогда, давно, я ничего не знала про жизнь. Что люди на самом деле думают, что чувствуют, к чему стремятся, как парни себя ведут, ну и все такое.

— Вот это, про парней, мне не понравилось, — честно признался Герберт. — И ничего смешного…

— Конечно, ничего, Герберт, я просто не удержалась. У тебя это так мрачно прозвучало. Ну вот, здесь я живу, второй дом. Хозяйка — миссис Томпсон. Она сначала меня терпеть не могла, но теперь мы с ней вполне ладим. Люди вообще всегда оказываются не такие уж плохие, если с ними сойтись поближе. Верно? Даже если тебе не по вкусу, как они разговаривают и поступают, ты начинаешь понемногу понимать, отчего это они. Вот миссис Томпсон, например, убеждена, что ей обязательно надо опять выбрать в парламент тори, а иначе поделят все имущество, и одна из ее двух розовых ваз достанется миссис Фланаган, соседке. И бесполезно с ней спорить. Бог с ней, с миссис Томпсон. Давай постоим тут минутку, и я пойду.

Они стояли, и каждый, волнуясь, вглядывался в смутно белеющее незнакомое лицо другого и ждал чуда, чуда понимания и доброты.

— Ну что? — короткий вопрос прозвучал у нее, как вздох.

— Что? — заметно дрогнувшим голосом отозвался он.

После этого они замолчали, но в воздухе между ними дрожали невысказанные вопросы: Кто я? Кто ты? Что ты думаешь обо мне? Как мы будем жить дальше?

Вдруг ее настроение опять резко переменилось, и она уже говорила Герберту, яростно и настойчиво:

— Слушай, Герберт, что бы ни было, только не отступайся от своих теперешних мыслей! Не позволяй превратить себя в благополучного обывателя и не разучись думать. Никогда не верь, будто можно будет и дальше жить по-старому, не болея за других. Мы все между собой связаны, Герберт, хочется нам этого или нет, — такова жизнь — и если мы не будем все вместе работать и думать друг о друге, тогда останется только ненависть, и страдание, и кровь рекой. Честное слово, поверь!

— Я думаю, ты права, Дорис. Я, правда, еще толком в этом не разобрался, как-то времени вроде не было, но я начинаю думать так же, как и ты. Но понимаешь, я же только что вернулся…

— Понимаю я, понимаю! — страстным шепотом отозвалась она. — Ты был на войне. Ты воевал. И тебе хочется немного перевести дух, пожить легко и беззаботно. Нет, нет, конечно, ведь это так естественно. Но пока ты будешь прохлаждаться, они вынут у тебя сердце, Герберт. Можешь не думать обо мне, это — как тебе захочется, но ради Господа, не сгибайся перед ними, а пободрствуй и повоюй еще немного — ради всех нас. Тебе, может быть, кажется, что мы этого не стоим, но мы стоим, поверь, потому что мы и ты — одно, у нас общая жизнь, и если ты попробуешь отгородиться, это будет смерть. Так уж устроено, Герберт. Слушай, мне пора.

Он обнял ее за плечи.

— Мне бы не хотелось искать тебя по пивным…

— И не надо, чтобы искал. Теперь ты знаешь, где я живу, вот тут, у миссис Томпсон, дом номер пять. Правда, теперь, наверно, мне тут жить уже недолго.

— Могу я увидеться с тобой завтра? Завтра суббота.

— Нет, — ответила она спокойно и очень серьезно. — Не потому, что я занята завтра или не хочу тебя видеть. Хочу. Но это рано. Ты меня понимаешь, Герберт? Я должна немного о тебе подумать. И хочу, чтобы ты подумал обо мне. Не будем торопиться.

— Да, но ты же сама сказала, что тебе жить здесь недолго. Тогда в воскресенье? В воскресенье днем? Ну, пожалуйста!

— Хорошо, — поколебавшись, сказала она. — После половины третьего, на этом месте. Доброй ночи, Герберт.

— Доброй ночи, Дорис.

Он постоял, пока за ней, щелкнув, закрылась дверь. И пошел домой. Там было всего каких-нибудь две-три мили ходу, он даже и не заметил, как добрался до «Четырех вязов», потому что двигался словно во сне. Но в этом сне он ощущал тоскливое беспокойство, какое испытывает человек, переходящий из одного мира в другой, из темного ночного закоулка, который должен был бы стать его домом, но еще не стал, а был пока только смутно белеющим лицом и тихим шепотом под звездами, — к горящему очагу и уютной постели, которые раньше были его домом, но больше никогда не будут. Молодой человек в сером костюме, только что вернувшийся с войны и уже павший жертвой…

7