Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)

   - Они есть. Должны быть. Может, ты их не замечаешь, но должны быть. Или же, я только могу предполагать, нам просто не будет удаваться ничего, что противоречит какой-то линии, или пути к какому-то решению. И наоборот, удаваться всё, что согласуется с какими-то условиями.

   Костя вспомнил тот мерзкий металлический вкус во рту, когда он было размечтался побегать по Зимнему с дробовиками.

   - М-да, пожалуй. Ты давай, работай, классифицируй. Ты же у нас систематик и аналитик, потом обобщим. Хоть какая-то ясность будет. А эта фигня, - Костя мотнул головой в сторону Мыша, - как объяснить? Кино и немцы же!

   - Ты со стороны видел, хладным, так, сказать, разумом. А для участников всё, наверняка, было естественно. Тем, кто внутри системы, любая фантасмагория кажется естественной. Похоже, что каждый верит в то, во что хочет верить. Давай, не будем о непознанном. И так голова кругом идёт.

   Пришел халдей, вызвал парней с Мышом к старому графу. Судя по всему, деды о чём-то договорились, или что-то, весьма серьёзное, обсудили.

   - Константин, подойди, - потребовал Апраксин. - Отдай мне Степана.

   - Не могу, ваше сиятельство. Степан - человек свободный, я ему не хозяин, не родственник и даже не опекун. Как скажет, так и будет.

   Фёдору Матвеевичу, видать, концепция свободного человека была не по нутру, отчего он поморщился, но спросил Мыша:

   - Хочешь к деду вернуться?

   Мыш стоял, потупив глаза, ни дать, ни взять - примернейший мальчонка, на зависть окружающим, надёжа и опора родителей в старости, продолжатель дела всего рода, воспитанный в лучших традициях Домостроя. Апраксин что-то ему говорил, а тот примерно повторял:

   - Да, дед. Конечно, дедусь. Как прикажете, дедушка.

   Апраксин, казалось, ожил. Такая искренняя радость была в его глазах, вместо былой свинцовой беспросветности.

   Приехали в снятый домик. Дед ещё сердился на Константина, всем видом показывая свой неудовольствие. Гремел стульями, бесцельно передвигал стаканы на столе, что-то бурчал. Костя выставил на стол четыре бутылки.

   - Вот, с графской кухни, - с виноватым видом сообщил он, - ты прости меня, Ефим Григорич, прекрати дуться. Я ж не со зла, а только знаю о твоём слабом здоровье. Вот и ляпнул.

   Дед оттаивал медленно. Только поле третьей кружки соизволил простить Константина.

   - Далеко пойдёт твой мальчонка, - неодобрительно заметил он, - однако граф его признал. Не знаю, почему, - и с подозрением посмотрел на Ярослава и Костю, - но признал. Темны воды в облацех. Мне велено молчать было, - он ещё раз свирепо зыркнул на парней, - и вам тоже.

   Те отвели глаза и деликатно промолчали.

   На следующий день, с утра Костя упылил по делам. Выдумывать новых долгоиграющих ходов, с целью дискредитации Шумахера, было некогда, поэтому рабу божьему Иоганну, библиотекарю, пришлось срочно поскользнуться на обледенелой лестнице и сломать себе шею. Правда, Слава об этом так и не узнал.

   Зато дела для Ханссена завертелись со страшной силой. Адмиралтейство, наконец, проснулось, и к обеду прислало нарочного. Ефим Григорич убыл к Брюсу, то ли вспоминать молодость, то ли квасить, что, впрочем, одно и то же.

   Между тем Акинфия замели, на что Слава сказал:

   - Ничего. Не тот Демидов человек, чтобы не выкрутиться. Нам-то что? Чтоб он дворянство не получил, а остальное - ерунда. Главное, осадочек-то останется.

   Но дело оказалось глубже, чем все предполагали. Дело об утаивании золотых рудников - смертная казнь, хотя и по ведомству Берг-коллегии. Пришлось Ушакову почесать затылок, знал, чья Демидов креатура. Ивана Долгорукого, Александра Нарышкина и Андрея Ушакова пугало всесилие Меншикова, но... С одной стороны, хотелось насыпать соли на хвост Светлейшему, но с другой стороны, можно было за это очень сильно пострадать.

   Демидова Акинфия взяли под белы ручки и посадили. Пока со всем вежеством, но потом - кто знает? Ушаков ждал окрика от Светлейшего, но Меншиков молчал. Осторожно, с экивоками и готовностью отступить, Ушаков доложил императрице. Заметил, что Макаров ходит как побитая собака, поставил себе в голове галочку.

   - Ты, Андрей Иваныч, драл ли его? Пытал о злоумышлениях? - спросила Ушакова Екатерина.

   - Нет ещё, матушка. Никогда не поздно, и, ежели ваше величество приказать соизволят...

   - Иди покамест... Я подумаю, потом скажу, пусть потомится в холодной. Не бывает дыма без огня, - резонно рассудила Екатерина, макнула сладкую булочку в вино, - Иди, не стой над душой.

   У Меншикова она спросила:

   - Что там, мин херц, какие-то разговоры Ушаков ведёт про Демидова?

   - Вечныя и блаженныя памяти государь Пётр Алексеевич не зря им грамотку не выписывал, матушка. Государь после войны был зело недоволен Никитой. Нельзя на Урале единолично распоряжаться и казенных людей ни во что не ставить, как государю Татищев и де Геннин отписывали. И про то серебро не в первый раз доносят, только Акинфия за руку никак не удаётся схватить. Изворотлив, каналья.