Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)

   - Бронзу всю перевели на подшипники для реконструкции Онуфриевой мельницы. И сурьму тоже, и часть свинца, - Саня вопросительно посмотрел на Гейнца.

   То закряхтел:

   - Ну, если только перегонный куб переплавить...

   Костя подскочил:

   - У вас что, и перегонный куб есть? Вы что, самогонку гнали? Нет, никогда! Аппарат что ли сделали? А? Саня, что ж ты молчал?

   - А я что? Я ничего... это Гейнц сделал, я тот самогон не пью. Почти. Почти не пью, разве что после бани. Так, чуть-чуть, - он потёр левый глаз, - а то у нас никогда в меру не получается.

   - Нет, ребята, аппарат я ломать не дам. Правда, Гейнц? Столько трудов вложено, - Костя понял, кто тут главный двигатель прогресса, - в условиях тотальной антисанитарии без самогона нам никак, а Гейнц?

   - Да, - ответил немец, - пива нет, так приходится пить, то что есть. А от сырой воды, говорят, нарушается проистечение желчи в организме.

   - Кислотно-щелочной баланс точно нарушается, - заявил Костя.

   Увлекательную дискуссию о пользе напитков крепче сорока прервала Стешка, что, дескать, баня готова. Первые пошли Славка с Анной, пока ещё там не шибко жарко было, а парни собирались идти чуть попозже, когда каменка раскочегарится на полную

   - Что, Гейнц, в баню-то пойдёшь?

   - О, я, я... - ответил шваб, - банья - это как это по-русски? Ешь - потей, работай - мёрзни?

   - Не совсем так, но в целом верно. Врастаешь в Россию, это хорошо. Ты давай, тащи шнапс, после баньки, как говорил один хороший человек, "займи, но выпей". А до парилки - ни-ни. Саня, веники есть?

   - Есть... Всё есть, и метла, и помело, и голик-веник сто рублей денег.

   Наконец баня освободилась, а мужики ломанулись, как стадо коней на водопой. С остервенением парились, выскакивали в клубах пара из баньки и с уханьем валялись в снегу. Первым сдался Гейнц, потом ушёл Саня. Костя пришел через два часа. Молчал, потом что-то промычал и помотал головой.

   - Вакханки, блин, - наконец у него появились слова, - менады неукротимые... Кошмар какой-то. Ну что ждем-то? Вы что, без меня начали?

   - А то, пока тебя дождёсси, слюной изойдёшь, - ответил Сашка, и поднял бровь на Костю, - только я от тебя таких слов что-то раньше не слышал?

   Тот налил себе полстакана и заявил:

   - Это мне штрафная. Исчадья мастерских, мы трезвости не терпим... - и выпил.

   Теперь уже Славка с удивлением посмотрел на Костю. Тот самодовольно ухмыльнулся:

   - Что, не ожидали? Думали, сапог - кирзовая рожа, в репродукции Рубенса только селёдку заворачивал? Я так и знал, что вы меня недооцениваете. Но я вам не здесь!

   Славка смутился, он действительно считал Костю недалёким солдафоном, родившимся, судя по всему, прямо в казарме, там же проведшим детство, отрочество и юность.

   - Так откуда дровишки-то? - внезапно оживился Сашка.

   - Когда сидишь в... неважно, где сидишь, а у тебя под рукой только "Русская поэзия конца XIX - начала XX века" издательства Московского университета 1979 года, твердый тёмно-зелёный переплёт, не хватает страниц со сто восемнадцатой по двести двадцать четвёртую, так выучишь наизусть не только стишки, но и все выходные данные этой книжки. Зато я теперь специалист по акмеизму. Девушкам очень нравится. Такая, говорят, у вас, Константин Иванович, трепетная и чувствующая натура. Давайте, значицца... наливайте, не тормозите. Знатный самогонище! Кто автор? Ты, Гейнц? Обалдеть, так глубоко в суть русской души никто ещё не проникал... и, главное, баню любит, это вообще...

   - И это говорит нам человек с тонкой, чувствующей... У тебя, Костя, случилось словесное недержание?

   - Да, от избытка чувств. Давно мы так вот культурно не сидели, культура ведь это наше всё! Наши непреходящие ценности.

   - Про непреходящие ценности тебе Панкратиха расскажет. Образно и доходчиво, аж уши заворачиваются.

   - Вот я и говорю. Наши непреходящие ценности - это баня, водка и бабы! Ну давайте, вздрогнем, чтоб хер стоял и деньги были!

   Примерно в то же время, пока наши герои обсуждали судьбы русской культуры, Мыш, именуемый нынче "барчук", предавался болезненному сплину. Опытный специалист без труда определил бы его недуг, как "синдром Гекльберри Финна", когда у того сбылась его мечта, и он стал неприлично богат. Но если Гек Финн нашёл в себе силы порвать с условностями света, то Мышу это никак не светило. Чёткие и недвусмысленные директивы Константина Ивановича сияли перед его внутренним взором, как "мене, текел, фарес". Так что он молча тосковал по воле вольной, что безмятежно проходила под сенью дубрав и берёзовых рощ, пусть иной раз впроголодь, пусть иной раз в холоде и под дождём - но та жизнь ему казалась настоящей, полной событий и ежедневных открытий.

   Первое время он через силу исполнял обязанности юного графа. Носил тупорылые ботинки с пряжками, белые чулки, какие-то смешные панталончики, синий камзольчик и сорочку с кружавчиками. Кудри ему завивал кауфер, одевали и обували его теперь двое лакеев, на завтрак - который, вкупе с обедом, происходил, чёрт побери, по звонку! его приглашали. Однако он быстро уловил все выгоды своего положения, и перестал смущаться от всяких пустяков.