Трое в подводной лодке, не считая собаки

Январь 1726. Ярослав Ханссен с тестем и Константином покоряют столицу.

Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом?!

(Вергилий)

— Извините, господа, что вмешиваюсь, — громко сказал Костя и опустил с размаху канделябр на затылок прилично одетого мужчины, — у нас в полку завсегда били за такое шандалами.

Офицеры вскочили с возмущёнными криками:

— Да как вы смеете?

Однако Костя не терялся и сразу прокричал:

— Шулеры! Держи вора! — при этом развернулся и кинул подсвечником в голову одному из подельников каталы, который хотел под шумок выскочить из избы.

— Вяжи шельму! — продолжал нагнетать атмосферу Костя, — не дай уйти!

Мыш в это время подставил подножку третьему и толкнул его в сторону купцов. Те встретили человека вполне ожидаемо: в кулачки. Шум, гам, бестолковщина.

— Как вы посмели, — возмущённо вскочил из-за стола бледный от такой вопиющей бестактности подпоручик, продолжая держать в руке кружку.

Костя прижал голову обеспамятевшего от сильного стресса каталы к столу и вытащил у того из-за обшлагов карты.

— Извольте полюбоваться, тройка, семёрка, туз. Магическое сочетание, смею вас заверить, очко называется. Он вас оставил бы в одном исподнем не далее, как через час.

Подпоручик в растерянности молча плюхнулся обратно на стул. Берёзов потёр пальцами карты из колоды и заявил подошедшим офицерам, что и карты краплёные. Тут же Костя убедился, что гренадёрская лексика росла из тех же корней, что и драгунская, поскольку господа офицеры выражались одними и теми же словами.

— Не стоит благодарности, господа. Это был мой долг, как всякого честного человека.

— А ещё графом Ракоци представился, — возмущению офицеров не было предела, — ещё и бобровую шубу надел!

В это время Мыш вываливал на стол всё, найденное на телах мошенников. Золото и серебро, перстни с каменьями и прочие мелочи, вроде трёх колод карт и четырёх ножей.

— Я думаю, господа, — очнулся один из офицеров, — будет по-честному вернуть себе всё, что у нас выиграл этот жулик!

— Верно, — поддержали его остальные.

— Константин! Коська, чёрт бы тебя подрал, что за шум?

Это из своей клетушки вышел Ефим Григорьевич, причём в страшном раздражении и расстёгнутом мундире.

— Почему невозможно отдохнуть спокойно, а надо обязательно буянить? — продолжал дед, — моё почтение, господа.

— Виноват, Ефим Григорич, — бодро отрапортовал Берёзов, — шулера ловили.

— Били? — уточнил дед.

— Нет ещё, сейчас начнём.

— Повесьте его на берёзе, и весь сказ! У нас в полку не церемонились.

Костя устранился от экзекуции, но, тем не менее, содрал со лже-графа кафтан и задрал ему сорочку.

— Вот, полюбуйтесь, господа, — произнёс он, показывая на спину шулера, всю в шрамах от кнутов, — дран был не раз.

Мошенников отправили в холодную, а господа гренадёры, на радостях, решили спрыснуть столь знаменательное событие, как возврат денег и фамильных перстней. Иначе говоря, пропить то, что не проиграли.

Берёзов мотнул головой Мышу. Они пробрались в комнатёнку, в которой остановились мошенники, Костя обнаружил и бобровую шубу, и погребец с различными драгоценностями и скляночками. Постучал по стенкам, и бесцеремонно выломал дно. Выгреб все бумаги.

— Однако, — сказал он, принюхиваясь в отрытой бутылочке, — весьма широкого профиля ребятишки. Ничего нового под Луной, — деланно вздохнул он, — водка и клофелин, вино и опиум. И ещё какие-то мазута. Вот этот явно цианидом попахивает. Многостаночники, блин. И что с ними делать? А, Мыш?

— Бритвой по горлу — и в колодец, — рассудительно ответил Мыш.

— В корень зришь. Поставить лицом к стенке и пулю в лоб. При попытке бегства. Высокого полёта гуси, не нам чета. Завтра примчится их крыша с кичи вызволять, не знаю, что отвечать будем. Ладно, завтра мы их типа в кутузку повезём, а по дороге они убегут. В ту степь.

Помолчал и добавил:

— Что-то тяжеловата шубейка.

Ощупал швы и добавил:

— Ну что ж, деньги к деньгам. Если я не ошибаюсь в нашем станционном смотрителе, то ночью он должен послать гонца или выпустить мошенников. А наша задача — ничего подобного не допустить.

Впрочем, Костина паранойя на этот раз дала сбой. Ночь прошла спокойно, только перед смертью бывший лже-граф указал на свою крышу.

— Не по зубам тебе мой хозяин, — хрипел он, — узнает — удавит лично!

— Хозяин твой далеко, а я вотонон… Через десять минут ты меня умолять будешь, чтобы я у тебя ещё хоть что-нибудь спросил, — хладнокровно пообещал ему Костя.

И когда услышал фамилию крышевателя, чуть не присвистнул. Хотя и это не было неожиданностью, да в конце концов, какое ему дело? Мало ли мы таких в своей жизни видели? Впрочем, никакой практической ценности эти сведения не представляли, на текущий момент, по крайней мере.