Трое за границей

Или с велосипедами творится то же, что со всем остальным — Жизнь не бывает Рекламой?

Что в Германии меня неизменно чарует и завораживает — немецкая собака. В Англии устаешь от старых пород; всякий знает их как свои пять пальцев: мастифф (рождественский пудинг в виде собаки), терьер (черный или белый, взъерошенный, в зависимости от обстоятельств, но всегда драчливый), колли, бульдог; никогда ничего нового.

Вот в Германии у вас есть варианты. Вам попадутся собаки, ничего похожего на которых вы никогда не видели. Пока они на вас не залают, вам невдомек, что это вообще собаки. Это так свежо, так интересно. В Зигмарингене Джордж подманил какую-то собаку и обратил на нее наше внимание. Она внушала мысль о помеси пуделя и трески. (Я не берусь утверждать, что это и не была, собственно, помесь пуделя и трески.) Гаррис попытался это сфотографировать, но оно вскочило на изгородь и оттуда растворилось в каких-то кустах.

Я не знаю, какую цель преследуют немецкие собаководы; свои замыслы они пока держат в тайне. Джордж полагает, что они выводят грифона. В поддержку такой гипотезы можно привести многое; судя по паре экземпляров, которые мне попадались, успеха в этом направлении немецкие специалисты почти добились. И все-таки хочется верить, что те экземпляры образовались всего лишь в результате ошибки. Немец практичен; зачем ему нужен грифон, я понять не могу. Если им требуется оригинальный дизайн, то ведь есть уже такса! Куда еще оригинальнее? К тому же, в доме грифон будет только мешать: все будут постоянно наступать ему на хвост. Лично я думаю, что немцы пытаются вывести русалку, чтобы научить ее потом ловить рыбу.

Ибо немец не поощряет лености ни в каком живом существе. Он обожает, когда собака у него работает, а немецкая собака обожает работу, в чем не может быть никакого сомнения. Жизнь английской собаки в представлении немецкой собаки является горьким убожеством. Представьте здоровое, деятельное, мыслящее существо, с редкостно энергичным характером, обреченное на двадцать четыре часа бездействия в сутки? Вам самим такое понравится? Неудивительно, что такому существу кажется, будто его не понимают; неудивительно, что оно стремится к недостижимому и, как правило, попадает в беду.

Зато у немецкой собаки есть масса возможностей заняться делом. Немецкая собака деятельна и значительна. Только посмотрите, как она вышагивает, запряженная в молочную тележку! Ни один церковный староста, собирая пожертвования, не доволен собой в большей степени. На самом деле пес ничего не делает: тележку толкает молочница, а сам пес, в соответствии с личным представлением о разделении труда, гавкает. «Старуха умеет толкать, но не умеет гавкать. Отлично!» — говорит он себе.

На гордость и энтузиазм, с которыми пес разделяет дело, любо-дорого посмотреть. Проходит, например, мимо другая собака и бросает, например, язвительное замечание, дискредитирующее процентный уровень жирности молока. Наша собака останавливается посреди улицы, не обращая внимания на движение.

— Прошу прощения, вы что-то сказали насчет нашего молока?

— Насчет вашего молока я ничего не сказала, — отвечает другая собака; ее голос исполнен кроткой невинности. — Я всего лишь сказала, что погода сегодня хорошая, и спросила почем нынче мел.

— Ах вы спросили, почем нынче мел, да? Хотите знать, почем нынче мел?

— Да, спасибо! Мне как-то подумалось, что вы можете мне это сказать!

— Вы совершенно правы, могу! Мел нынче…

— Да пошли, пошли! — суетится старушка. Она устала, вспотела, ей хочется быстрее закончить.

— Да! Но черт побери! Ты что, не слышала, что она тут ляпнула насчет нашего молока?!

— Ладно, брось! Смотри, вон трамвай, он нас сейчас всех тут задавит!

— Да! Но не брошу! Надо себя уважать! Она спросила, почем нынче мел! И я ей сейчас покажу, почем нынче мел! Мел нынче в двадцать раз дороже, чем…

— Ты мне сейчас все молоко опрокинешь, ну опрокинешь ведь! — жалостно восклицает старуха, пытаясь изо всех своих немощных сил удержать ее. — О Господи! Зачем я тебя только взяла!

На них несется трамвай; их материт извозчик; через дорогу, в надежде вовремя оказать помощь, несется еще один здоровенный пес (в поводу хлебной тележки, за которой бежит и вопит девчушка); собирается небольшая толпа; торопится полицейский.

— Мел нынче, — сообщает молочная собака, — будет в двадцать раз дороже твоей шкуры! Когда я ее сдеру!

— В самом деле?!

— Да!!! Отродье французского пуделя! Капустное брюхо!..

— Ну вот! — вопит бедная старушенция. — Ведь опрокинул! Я ведь знала, что опрокинет!

Но пес занят и ее не слушает. Спустя пять минут, когда движение возобновляется, девчушка-хлебница собирает свои перепачканные буханки, а полицейский удаляется, записав имена и адреса всех поголовно прохожих, пес все-таки оборачивается и оглядывается.

— Ну да, есть немного, — признает он. Затем, беззаботно отряхнувшись, радостно добавляет: — Но я ему показал, почем нынче мел! Впредь не будет соваться! Я так думаю.

— Надеюсь, не будет, — отвечает старушка, грустно оглядывая залитую молоком мостовую.