Трофейная банка разбитая на дуэли

Здесь автор опять решил позволить себе "откат". Иначе говоря, "отступление от сюжета". Дело в том, что этих дворов давно уже нет. Разве что кое-где еще остался случайный закуток. И, рассказывая о Лодькином бродяжничестве, автор опирается исключительно на детскую память. А она многое выстраивает по-своему. Перемешивает в себе. Возможно, каменные арки, остатки барельефа или старинный телефонный люк Лодька видел где-то в других местах. Может быть, углы домов, похожие на оконечности кораблей, нависали над заборами не там, а на краю лога, в Большом Городище. Потом все перепуталось. Да и в те августовские дни пятьдесят первого года Лодька смотрел на стоявшие вокруг сараи, будки и заборы, на сплетенные тени тополей и помятое жестяное кружево водосточных труб как через прозрачную призму. Этой призмой была книга "Три мушкетера". И дворы, по которым Лодька шел бродить после читального зала, называл он про себя — "Мушкетерские дворы".

Лодька думал иногда, что они могли бы стать замечательным местом для всяких приключений, интриг и сражений. Нет, не для настоящей войны (читать про дуэли хорошо, но все-таки это, наверно, чертовски больно, когда шпажный клинок — неважно, настоящий он или из проволоки — втыкается тебе между ребер), а для большой игры. Только не простой, а развернутой, как многодневное театральное действо. Такое, когда уже забываешь, где представление, а где настоящая жизнь.

"Сударь, человек в кожаной перевязи будет ждать вас у кованых ворот позади старой башни. Он передаст вам письмо..."

"Вы уверены, что это наш человек?"

"Не уверен. Вы разберетесь сами и в крайнем случае пустите в ход шпагу..."

"А что в письме?"

"Думаю, сведения о ваших друзьях. Злодеи держат их в подвале под мостом с изображением крылатой лошади..."

"Чтобы освободить их, надо собрать единомышленников..."

"Да, лучше всего — завтра в полночь за сваями старой пристани... Осторожно, за нами, кажется следят. Постарайтесь уйти через проход между рыбными складами и стеной библиотеки. Без крайней нужды не ввязывайтесь в драку..."

"Минуту! А письмо будет зашифровано?"

"Разумеется! Но вам же известен ключ..."

Но разворачивать игру сейчас было не с кем (да и не солидно уже это для восьмиклассника), и Лодька переключал себя на роль разведчика-одиночки...

Да, но вернемся к описанию Мушкетерских дворов. Еще раз хочется сказать, что описание это нельзя считать достоверным. Достоверность в ином — в Лодькином настроении, в его ощущениях той поры. А в топографии — мало документальности.

Так же, как мало ее и в образе самого Лодьки Глущенко.

Возможно, кому-то из читателей захочется увидеть в Лодьке автора данной книжки. Но это не так... Да, можно сказать, что автор жил "рядом с Лодькой", а иногда и "в нем самом". И все же он и Лодька — не одно и то же. Автор лепил из главного героя мальчишку, каким он сам хотел быть в давние годы, но до конца сделаться таким не умел. Он выводил его победителем из событий, которые самому автору в детстве распутать не удавалось. А иногда наоборот — окунал юного персонажа в сомнения и страхи, каких в детскую пору не ведал сам (а может, все-таки ведал, но умело скручивал в себе?). Разве сейчас разберешь: кто есть кто?..

Это все — к вопросу о документальности. Вернее, об отсутствии таковой.

Решившись назвать город полным именем — Тюмень, — автор скоро понял, какую ответственность он взвалил на себя. Ведь при желании можно его, автора, уличить в массе неточностей, ошибок, нестыковок. Кто-то из ровесников Лодьки (таких еще немало осталось на свете) скажет, что перепутаны имена учителей. Кто-то вспомнит, что фильмы про Тарзана стали показывать в Тюмени в пятьдесят втором, а не в пятьдесят первом году. Кто-то станет уточнять: детская библиотека находилась вовсе не во дворе... Ну и так далее, без конца...

Автор и сам себя не раз ловил на всяких "ляпах". Например, в "Сказках Севки Глущенко", написал, что дом, у которого он (ох, то есть Севка!) встретился с Юриком, стоял на улице Челюскинцев, а не Урицкого. На самом-то деле — на Урицкого. Кое-кто его еще помнит. Старший друг автора (похожий на Лешку Григорьева) рассказывал даже, будто в этом доме до войны был кукольный театр...

Дело в том, что, написав "Сказки Севки Глущенко", автор вовсе не думал, что через четверть века возьмется за продолжение (не верил даже, что доживет до такой поры). Но вот, захотелось ему рассказать про вторую Севкину (то есть Лодькину) дуэль и про то, как горько терять и как радостно находить в детские годы друзей...

Однако, взявшись за "Трофейную банку", автор понял, что от разных несоответствий избавиться не сможет. Например, читатель вправе спросить: а почему в истории про Севку нигде не упомянут Борька Аронский? А он упомянут, но под другой фамилией. Однако, если ту фамилию пришлось бы потянуть во вторую книгу, это вызвало бы новую путаницу, а может быть, и чьи-то обиды...

Впрочем, хватит. "Откат" занял чересчур много места. Пора возвращаться к Лодьке на Мушкетерских дворах.