Трофейная банка, разбитая на дуэли

Вообще разных фотографий на обоях было множество, как и в первой комнате. Некоторые в рамках и под стеклом, но большинство — просто так, пришпиленные кнопками. Та был тоже на кнопках. Два худых мужчины в мешковатых гимнастерках с оттопыренными капитанскими погонами, в сдвинутых назад пилотках, с тяжелыми кобурами на ремнях и оба с медалями и орденами Красной Звезды. О дин — явно Лев Семенович, а второй — понятно кто… Они стояли на фоне разрушенного здания со вздыбленными львами у дверей. Смеялись, положив друг другу на плечи ладони. («В форме, а все равно какие-то штатские», — мелькнуло у Лодьки. Но штатскость эта была симпатичная, улыбчивая…)

— Это он, — отозвался на Лодькин вопрос Лев Семенович. — За неделю до того… А Васина фамилия, между прочим, слегка похожа на твою: Лащенко…

Лодька молчал, глядя на свои брезентовые башмаки. Не знал, что сказать. Лев Семенович, видать, ощутил его неловкость. Встряхнулся:

— Кстати… Лодя Глущенко. Если не секрет, как зовут твою маму?

— Не секрет! — Обрадовался Лодька смене разговора. — Татьяна Федоровна…

— В Гороно работает?

— Да…

— Вот совпадение! Мы с ней знакомы! Я зимой по заказу Гороно делал снимки на утренниках в детских садах, а устраивала эти утренники твоя мама. То есть отвечала за них… Передавай ей привет.

— Обязательно!.. Спасибо… Я пойду, ладно? Но… можно я еще спрошу? Вы ведь не только фотограф? Еще и охотник, да?

— Почему ты решил? — чуть улыбнулся Лев Семенович.

— Ну, вот ружье…

Ружье, похожее на длинный мушкет с курками, висело выше двери, над косяком.

— Н-нет, Лодя. Я фотоохотник. Езжу в экспедиции, снимаю всякую живность для журналов и атласов… и для собственного удовольствия. А убивать не люблю… Как-то в детстве взял меня дядюшка на охоту и там я увидел раненную утку. Ее вытащили из воды. Она смотрела прямо на меня и с таким… с человеческим вопросом: «За что меня так?» И с пониманием, что уже не жить ей на свете… Было мне десять лет, и я разревелся, как младенец… И с тех пор не стрелял. Без крайней нужды… На фронте приходилось палить очередями, когда вырывались из окружения, война есть война. Правда, не знаю, свалил ли кого-нибудь насмерть…

— А ружье… — неловко напомнил Лодька.

— Ну, что ружье… Где-нибудь в тайге или тундре без оружия нельзя. Дикий зверь, он ведь не спрашивает, кто ты такой. А бывают и… двуногие звери.

Лодька сказал:

— Вроде этого?

Потому что недалеко от снимка двух друзей висел другой (Лодька давно уже приглядывался к нему с болезненным интересом). Молодой тонкошеий немец в нелепо нахлобученной пилотке и в мундире с туго застегнутым воротом смотрел прямо на него, на Лодьку. Глаза были распахнуты, рот перекошенно открыт, короткоствольный автомат выставлен перед собой. Палец — на спусковом крючке. До выстрела — один миг…

— Вроде этого? — переспросил Лев Семенович. — Ну… не знаю. Дело в том, что этот не выстрелил. Мы оказались один на один у немецкой брошенной землянки, я собирался снять, как у нее крыша горит, и вдруг — здрасте! Выскочил, ствол на меня! А я с аппаратом в руках, пистолет в кобуре… Вот и все, прострочит сейчас меня, как на швейной машине… Знаешь, в такие моменты человек иногда поступает непонятно. Я поднял аппарат и нажал кнопку. И понимаю, что это мой последний в жизни снимок… А выстрелов нет! Опустил аппарат и вижу — немец уже без автомата, а два наших бойца крутят ему руки… А потом проявил, напечатал. Память про те дни…

— Жуть, — искренне сказал Лодька.

— Да уж… Но вот повесил и не убираю. Почему-то не поднимается рука… Слушай, а может, ты чаю хочешь? У меня есть смородина с сахаром…

— Ой, нет, спасибо. Мне уже пора…

По правде говоря, хотелось поскорее сесть за книгу.

— Ну, смотри… Я тебя и так задержал своими разговорами. Не удивляйся, тут есть причина…

— Какая?

Лев Семенович усмехнулся, глядя мимо Лодьки:

— Об этом как-нибудь потом…

ВТОРАЯ ЧАСТЬ Железные опилки

Глава 1. Вот пришла осень…

Цирк и кино

В том году сентябрь был как лето. Лишь солнце вело себя по-осеннему: заходило теперь гораздо раньше и не за дальними тополями в начале улицы Герцена, а левее, за низкими крышами и черными елями Большого Городища. И еще признак ранней осени — в теплом воздухе плыли невесомые, похожие на шелковистых пауков семена…

Цирковая дирекция, обрадовавшись теплу, решила продлить летние гастроли. В прежние годы Тюменский цирк спешил к осени закончить работу и труппы разъезжались по другим городам: дощатое круглое здание с жестяным куполом не было приспособлено к холодной погоде. А нынче — вот…

На углу Дзержинского и Урицкого бодрая тетушка в нарукавниках из мешковины клеила на фанерную тумбу афишу с желтым львом, перед которым бесстрашно приплясывал румяный клоун. Он широко улыбался. Лодька и Борька, глядя на афишу, не улыбались.