Трофейная банка, разбитая на дуэли

Он и Борька зашагали навстречу музыке и сверканию. И остановились посреди квартала, чтобы пропустить мимо себя этот карнавальный поток: оркестр, жонглеров с шарами и блестящими тарелками, клоунов, которые лупили друг друга по спинам трескучими дубинами, борцов с шарообразными резиновыми мускулами, украшенный лентами грузовик, в кузове которого кувыркались и вертелись на перекладинах усыпанные блестками акробаты, и силача Ивана Воробушкина, вертевшего над головой — будто колесики от детского автомобиля! — громадную черную штангу…

Потом в колонне случился разрыв, а посреди этого разрыва неторопливо ступал тонконогий великолепный конь — белый с алюминиевым отливом. По бокам шли униформисты в своих длиннополых мундирах с зубчатыми узорами и сияющими пуговицами, но коня вели не они. Его вела под уздцы девочка лет десяти — с длинными светлыми волосами, в серебристом костюме балерины и туфельках Золушки, которые, казалось, даже не касались сухой утрамбованной дороги.

Конь шагал грациозно и послушно, понимая, что нельзя обидеть маленькую хозяйку никаким капризом. А она улыбалась, поглядывая на замерших у обочины прохожих. Потом униформист подхватил девочку и поставил на седло. Другой бросил ей плоские красно-золотистые кольца. И она, встав на цыпочки, принялась подкидывать их высоко над головой. Целый десяток — и не уронила ни одного!..

Лодька очнулся от крепкого хлопка.

— Ты чего! — ощерился он на ухмыляющегося Борьку.

— Загляделся, ага?

— Ничего я не загляделся!

— Загляделся! Даже прозевал, какого цвета кобыла!

— Сам ты кобыла!

— Она же белая! — И Борька снова хлопнул его по плечу: — Забыл примету? Белая лошадь — горе не мое!

Лодька мотнул плечом. Неужели Борька помнит приметы, в которые верили в первом классе? А если помнит… тогда зачем он так? Досадно было вдвойне, потому что стояли они рядом с домом, где пять лет назад Лодька познакомился с Юриком. С тем, который в тот день сказал: «Что ты. На друга разве передают?»

Защищая эту память — о детстве и о Юрике, — Лодька хотел выругать Борьку и сказать «Ты что, до сих пор веришь в эту чепуху?» Но сказал вдруг тихо и сумрачно:

— На друга разве передают?

— Да ты чего? — Борька слегка растерялся. — Это же шутка…

— Ладно, пошли… Шествие уже удалялось, коня не было видно, только над головами артистов еще взлетали красно-золотистые кольца…

Потом они купили билеты на «Детей капитана Гранта» — фильм, который можно смотреть бесконечное число раз. Хотя бы из-за музыки и песен. Правда, здесь у Лодьки и Борьки вкусы расходились. Борьке больше нравилась песенка про капитана, которую поет Черкасов. Лодьке она нравилась тоже, но другая — «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!» — гораздо больше. Борька же утверждал, что Роберт Грант в фильме поет про веселый ветер не своим голосом, а голосом примерной девчонки-отличницы. Лодька так не считал. Когда он слышал вступление музыки и начальные слова, когда видел, как Роберт взбирается по вантам к верхушке мачты, у него под сердцем начинали дрожать стеклянные шарики-слезинки…

Бывало, что Лодька и Борька из-за этой песни спорили, но сегодня не стали. Сколько можно про одно и то же! И когда пошли те самые кадры, Борька стал тихо посапывать, а Лодька забыл про него и как бы перенесся внутрь экрана. Стал представлять, что это не юный Грант, а он, Лодька, взбирается на мачту «Дункана». И не один, а с Юриком. «Братья-матросики», — как сказал в тот давний день Юрик. Они — маленькие, легкие, как та девочка на серебристом коне (Лодька застеснялся этого сравнения, но отбрасывать его не стал) — стремятся вверх, а веселые ветер из песни треплет галстуки матросок…

Песня о лодке и собаке

В конце сентября у Борьки был день рождения. Лодьке-то еще в феврале стукнуло тринадцать, а Борьке только сейчас. В первый класс он пошел, когда ему до «настоящего школьного возраста» не хватало месяца, и теперь он повторял, что остаться на второй год имел полное право, потому что обязан был сделаться первоклассником не в сорок четвертом, а в сорок пятом году.

Софья Моисеевна замахивалась на него полотенцем и говорила, что лодырь он всегда лодырь, в любом возрасте и классе. Но все же подарила ему лаково-красную шариковую ручку. Борька ее целый месяц выпрашивал. Такие ручки недавно появились в канцелярском отделе магазина «Когиз», стоили тридцать рублей, и на них сразу возникла бешеная мода. Это несмотря на то, что писать ими в школьных тетрадях категорически запретили. Мало того, запретили вообще приносить в школу. Даже Матвей Андреевич грозил: «Если у кого-нибудь увижу, немедленно сообщу Сергею Ивановичу». А завуч Сергей Иванович отбирал такие ручки беспощадно.

Борька поклялся матери, что в школу носить ручку не станет, а будет лишь дома писать ей черновики домашних заданий. Конечно, он соврал. Хвастался «шариком» в своем шестом «А», и в конце концов ручку украли. Борька страдал. Но это случилось лишь в конце октября, а в тот сентябрьский день Борька был счастлив.