Трофейщик

Алексей смотрел вслед удаляющемуся маленькому Коле. Господи, какое оно хрупкое и беззащитное, его маленькое счастье — вот так гулять с мамой за руку, идти в зоопарк, потом в кафе-мороженое… Недолговечное, но самое большое счастье, память о котором остается на всю жизнь, и ее уже ничто не может стереть. Не будет ничего равного этой полной гармонии с окружающим миром, этой растворенности в нем, органичного существования и бессознательного подчинения законам этого мира, полного, безоговорочного и безграничного счастья.

Он отделился от стены и медленно пошел в сторону Каменноостровского. Нужно было поймать такси, заехать домой и выкинуть все к чертовой матери, вытащить в поле и утопить в пруду, зарыть в кустах, с глаз долой. Хватит воевать, хватит ходить по краю, пора наконец начать жить!

VIII

— Проходите, Виталий Всеволодович. — Заметно посвежевший по сравнению со вчерашним безумным днем, Коля гостеприимно повел рукой в сторону комнаты. — Он здесь сидит, все в порядке. Замучил меня, гад. Чуть не убил, ей-Богу! — Коля улыбнулся.

— То есть как это — чуть не убил? — Лебедев остановился в прихожей. — Серьезно?

— Ну да, бутылкой по башке меня треснул. Я выключился, а он убежал. Еле-еле его вычислил. Ну, побил маленько для острастки.

— Да-а, вы прямо как дети. Одних оставить нельзя — порешите сразу друг друга. Ну, он говорить-то может?

— Да все в порядке, Виталий Всеволодович, я же понимаю. Мы с ним уже снова подружились.

Лебедев вошел в комнату и увидел сидящего у окна Петровича, прикованного наручником к батарее. Он смотрел в сторону, молча курил, держа папиросу в свободной руке, и, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно и умиротворенно.

— Коля, освободи его, — тихо попросил Лебедев.

Коля отомкнул браслет на руке Кашина, похлопал освобожденного узника по спине.

— Давай подымайся.

— Ну, здравствуй, дорогой. Что ж ты наворотил? Объясни, что происходит?

— Здравствуй, здравствуй, Виталик. — Кашин встал, потирая руку и продолжая не смотреть на собеседника. — Ты у Коленьки спроси, зачем он ко мне приехал. А может, ты и сам знаешь?

— Едрен батон, в гости я приехал, а ты, мудило, на меня накинулся. Что ты хотел, чтобы я тебе спасибо сказал?

— За дурачка-то меня не надо держать. Я еще мозги не пропил. «В гости». Ты кому-нибудь другому расскажи про гости. С таким лицом в гости по последнему разу заходят. Виталий, это ты, может быть, объяснишь мне, что происходит?

— Ну ладно. — Лебедев сел на широкую тахту и откинулся назад. — Поговорим. Коля, ты, по-моему, перетрудился. Поезжай домой, отдыхай. Миша уже реальной опасности не представляет, правда, Миша?

Кашин безразлично хмыкнул.

— Ну, вот видишь. Давай, Коля, спасибо за службу, я тебе позвоню.

— Ну, смотрите, Виталий Всеволодович, я могу и остаться. Как скажете. Если что — я дома.

— До свидания, Коля, не волнуйся. Привет.

Когда за Колей закрылась входная дверь, Виталий Всеволодович встал и вышел на кухню. Кашин сидел в кресле, продолжая потирать руку, но уже не для того, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, а просто томясь ожиданием и неизвестностью — что-то все-таки им от него надо было, иначе замочил бы Коля и его, и Семена еще там, в Сосновой Поляне, да Семен и так уже был еле живой — так его Железный отделал. И за что, спрашивается? Зверь, а не человек. Ничего себе, злобу сорвал! Его Коля тоже хорошо приложил дома у Семена, но, зная Железного давно, Кашин чувствовал, что бил он несерьезно, для порядка. Но ощутимо. А потом тихо-мирно привез его, пристегнул к батарее, дал даже выпить и лег спокойно спать. Кино, да и только.

— Кофе будешь? — послышался из кухни голос Лебедева.

— Буду.

— Ну что, Миша, совсем ты охуел, — с этой фразой Лебедев, изящно покачиваясь, вынес в комнату железный поднос с двумя чашками дымящегося кофе, шоколадными конфетами на блюдечке и сахарницей.

«Что он, конфеты с собой, что ли, возит?» — подумал Кашин, продолжая молчать.

— Допился уже, дальше ехать некуда? Так, что ли? Сколько раз я тебя вытаскивал, все без толку. Ну, что скажешь, алкоголик?

— Виталий, слушай, зачем ты мне его прислал? И не допился я, как раз хотел с тобой серьезно поговорить, а тут этот. Что ему нужно было?

— Так ты что, трезвый вчера был? — В глазах Лебедева появился искренний интерес. Он помолчал, разглядывая опухшее лицо Кашина с синяком под левым глазом. — Да, похоже, ошибся я. Ты всегда был умным человеком, Миша. Ну, давай поговорим.

— Виталий, слушай…

— Нет, это ты меня послушай. Потом ответишь мне, я тебя выслушаю. Так вот, Миша, коротко говоря, вляпались мы все в говно. И есть подозрение, что из-за тебя. — Кашин поднял брови. — Не надо, не строй глазки. Дело серьезное, мы с тобой друг друга знаем, я тебе все честно говорю. Ты сам понимаешь — когда человек бухает с такой силой, как ты, он может что угодно болтать, где угодно и кому угодно.

— Ты о чем, Виталий? — перебил его Кашин.