Трофейщик

Славик медленно поднялся на ноги и огляделся. Ну и дела. Вот попал так попал. Жил ведь спокойно, никого не трогал, а теперь стоит на газоне, а вокруг четыре трупа. В «джипе» никакого шевеления не происходило, Славик подошел поближе и заглянул в окошко. Шофер лежал, уткнувшись лицом в рулевое колесо, а гигант-хозяин откинулся на сиденье с открытыми глазами и маленькой дырочкой в центре лба. Славика шатало, в глазах вспыхивали и гасли золотистые веселые искорки — не хватало еще только сознание потерять. Нет, держись, Вячеслав, держись! Он полез в карман и достал накладные на арбузы. Ему почему-то показалось, что эти документы, хоть и филькина, конечно, грамота, но подтвердят его непричастность к этой бойне. Милиции видно не было, прохожих тоже. Вдалеке у пивного ларька застыла неподвижная очередь, наблюдавшая всю сцену от начала до конца. Славик нетвердыми шагами направился к ларьку. Когда он подошел, мужики молча расступились, и он, сунув в окошечко пять тысяч, сказал: «Налейте пока кружечку», — и тут его словно проткнули насквозь — так укололо под левой лопаткой, что Славик охнул и, не выпуская из рук кружки, заливая грудь белой пористой пеной, боком повалился на замусоренный, влажный и липкий асфальт.

XII

— Ну что, Кать, давай поженимся?

Они шли мимо метро «Горьковская» в сторону Петропавловской крепости. Площадка возле метро была, как всегда, полна народу — независимо от того, выходной день, рабочий, праздник или траур, здесь всегда шла своя жизнь, насыщенная, быстрая жизнь-однодневка, финалом которой, счастливым или печальным, являлся подсчет дневной выручки. Количество ларьков увеличивалось в этом месте, кажется, с каждым днем: «Пита-шаверма», чебуреки, мороженое, газеты, книги, сигареты, женское белье, копеечные зажигалки, тайваньские электронные одноразовые часы с подошедшим к концу сроком годности, пара-тройка местных сумасшедших, грузчики, выгружающие из фургонов ящики со светлым дешевыми пивом — самым ходовым и прибыльным товаром, смеющиеся милиционеры, беседующие с крепкими кожано-бритоголовыми охранниками, и закручивающееся движение толпы. Ее по частям ритмично выбрасывало из стеклянных дверей метро, и почти каждый ее элемент, будь то мужчина или женщина, юноша или девушка, вместо того чтобы сразу двинуться дальше по своим делам, застревал у ближайшего ларька, а потом автоматически переходил к следующему и так дальше, дальше, пока не будет осмотрен самый последний, скрывающийся за кустами у трамвайной остановки. В движущейся людской массе иногда попадались застывшие, словно статуи, фигуры с запрокинутой у рта пивной бутылкой, и толпа мягко обтекала их, пока не кончалась жидкость в зеленой бутылке, потом бутылка быстрым движением ставилась на асфальт, и утоливший жажду присоединялся к общему ритму, вливался в медленное, бессмысленное кружение.

— Ой, Лешенька, как ты меня мучаешь! Ну самое время сейчас. Может, пивка лучше выпьем?

— Да выпьем, выпьем. — Алексей сунул руку в карман, остановился у ближайшего ларька и догнал Катерину, держа в руках две открытые бутылки. — На, держи.

— Спасибо, Лешенька. Слушай, а как Америка твоя?

— Да вот, думаю, надо сейчас ехать. На неделе пойду билет покупать. Что тебе привезти, Кать? Давай список. Вот приеду, и свадебку сыграем, да?

— Посмотрим. Может, и сыграем. Слушай, давай вернемся? Как там Людмила Алексеевна — надо бы с ней посидеть все-таки.

— Кать, да спит она — столько снотворного съела, пусть отдыхает. Нам там сейчас нечего делать. Давай немного погуляем — в себя надо прийти. У меня же тоже проблемы.

— Да уж, вляпался ты, Лешенька. Давай-ка, действительно, сваливай в Америку. Здесь пока уляжется все это…

Алексей вдруг почувствовал себя посторонним. Именно так — посторонним и непричастным к тому, что было вокруг них. Толстые стволы старых деревьев, густая листва которых еще не была тронута осенней желтизной, тихо похрупывающий под ногами сухой гравий дорожки, свежий, особенный петербургский воздух, заплеванные ступеньки станции метро — он вдруг увидел все это со стороны, внезапно выйдя из круга их воздействия. Они больше не влияли на него, не изменяли настроения — словно дзэнский монах, он отрешенно наблюдал за всем этим и впервые за последние несколько дней почувствовал полный покой. Покой и абсолютную личную безопасность. Удивительное дело — в городе он никогда совсем не расслаблялся. Впрочем, Алексей был уверен, что никто здесь не расслабляется, — всегда, в любой праздник, во всякой радости, в любви, в веселой пьянке с друзьями, на воскресной прогулке с детьми, в магазине, в музее, в метро, везде и в любое время маленький участок мозга концентрирует подозрительность, недоверие, страх, готовность ответить ударом на удар, словом на слово, толкнуть, закричать, побежать… Сейчас же ему казалось, что между ним и городом выросла стеклянная стена, причем не просто стеклянная, а пуленепробиваемая. И непробиваемая также для негативных эмоций, которые излучает в толпе, как правило, каждый второй, если не каждый первый.