Трофим и Изольда

– Вот я слышала, – девушка потянула носом, хотя насморка у неё не было, да и какой в жару насморк? – вот я слышала, – продолжала она, стесняясь даже собственного голоса, – будто у каждого человека... будто... ну... будто, – от смущения девушка остановилась но, глубоко вздохнув, начала снова. – Я слышала, будто у каждого человека свой Пушкин. И на других не похожий. То есть похожий, но, в общем, другой. Всё равно другой. Да? – она хотела отступить за спины товарищей, но гость смотрел в упор, и прятаться было невежливо. Тогда она хлопнула ресницами и покраснела ещё больше. – А у вас тоже есть свой Пушкин, да? – собеседник не сводил с неё глаз. Ещё помолчал и ответил.

– Конечно, – ответил он, – конечно. – И у меня тоже свой Пушкин. – И ещё подумав, добавил: – Даже два.

– Два? Как это? Почему?!

– Ну-у... Один величавый, торжественный, непререкаемый. А другой собственный, домашний. С этим можно не соглашаться, спорить и даже склочничать.

– Зачем?

– Чтобы всякий раз быть побеждённым. Человеку необходимо время от времени чувствовать себя побеждённым, – он вздохнул, ещё раз улыбнулся и ушёл не останавливаясь. А девушка так и смотрела вслед, и её большие глаза сразу вытеснили из мыслей Трофима тёмные речи гостя в «демократке».

Ещё раз встретил Трофим однорукого. Тот шёл деловым, быстрым шагом, глядя вперёд и вниз. Увидав бумажку от конфеты, нагнулся, поднял, сунул в карман. Дальше валялась ещё бумажка. И её тоже поднял, что-то пробурчав недовольно. «Не директор» – подумал Трофим с сожалением. Однорукий ему нравился.

Смеркалось, когда, одолев тридцать семь высоких каменных ступеней монастырской лестницы, он поднялся к могиле. Рассекая предвечернее небо, узко белела мраморная стрела. Под ней сверкнула золотая надпись: «АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН».

2.

– Восторги-то поумерь, – усмехнулся Иван Афанасьевич. Пушкин в этом заповеднике ничего бы не нашёл и не узнал. Как тут было на самом деле, никому не известно: имение разграблено мужиками в революцию, дом сожжён во время войны. Ты видел не музей, а спектакль. Фантазии директора. Высокий, с одной рукой. Зовут Гейченко. Видал?

– Видел, – обрадовался Трофим, своей догадке. Так это и в самом деле директор?

– Ещё какой! Великий репетитор! Достоверно только, что Пушкин жил на этой земле, по этим местам ходил и ездил. Стихи писал. Не так уж и мало!

– А могила?

– Могила настоящая. Это верно. Верней могилы, пожалуй, у человека ничего не бывает, хотя и тут известна «липа» – Трофим вспомнил дерево и цепь на нём, а Иван Афанасьевич вздохнул и улыбнулся.

Через день Трофим уезжал из больницы.

– На свободу в новых валенках, – сказал доктор, увидя толстые суконные брюки Трофима, купленные в здешнем магазине. Выбора не было. Зато дёшевы, надо отдать справедливость.

– Ах, – вздохнула Альбина, широко поводя бедром, – Ах бросаешь ты нас, Трошенька! Ах, не пожалей, мальчик! А то останешься у меня до завтра? Может, понравится? – она весело блеснула глазом.

Иван Афанасьевич вышел к воротам.

– Ну, Трошка, – сказал он, – теперь ходи сам. О переломах скоро забудешь, но в старости станешь барометром. Все дожди предскажешь и тут медицина бессильна.

– Спасибо вам, Иван Афанасьевич, – сказал Трофим.

– Не за что. Я врач, моё дело такое – лечить. Делаю его, как умею.

– Всё равно спасибо, – сказал Трофим. – Не только за лечение. Вообще.

– Ну, разве что «вообще». – Доктор помолчал – «ВообщЕ, ещЕ, пищЕ, нищЕ» – сказал он вдруг, ставя ударения на концах слов.

Помолчали.

– Попадёшь случайно в наши края – заверни, – сказал Иван Афанасьевич, и это был конец разговора. Оставалось попрощаться и идти. – Я буду рад, – добавил доктор.

– Я не случайно, – сказал Трофим. – Я обязательно приеду в больницу к вам. И письмо напишу. Можно?

– Можно, – сказал Иван Афанасьевич, – Даже нужно.

Теперь и в самом деле разговор был закончен.

– Пора. К автобусу опоздаешь.