Троглобионт

Со вчерашнего вечера Егор как бы раздвоился на Егора внешнего и Егора внутреннего. Егор внешний – невозмутимый и даже улыбчивый, гладко выбритый и опрятно одетый офицер, готовый заниматься любой работой: читать, писать, командовать войсками или вести лодку, что он сейчас с удовольствием и делал, одновременно прикрывал Егора внутреннего, человека нервного, расстроенного и совершенно неуверенного в себе, который годился лишь на то, чтобы сидеть неподвижно в тихом углу и заниматься самокопанием. После вчерашнего подлого мишкинского шепотка, ему до сих пор было не по себе. У любого человека, считающего себя порядочным, честным, есть в жизни моменты, о которых стыдно вспоминать. Причем, чем порядочней на самом деле человек, тем большее содрогание и омерзение к себе вызывают воспоминания о таких моментах.

Не ошибаться человек не может, особенно, когда счастлив и увлечен этой занимательной игрой – жизнью, возбужденный и радостный, он вдруг делает ляп. Сам он его заметит или нет – подскажут другие, но, с момента осознания этого ляпа, в жизни появляется черное пятно, которое забывается со временем, но вдруг всплывает в памяти и, в этот момент, человека всего аж передернет и станет ему тошно.

Такой вот ляп произошел теперь у Егора. Еще вчера он был абсолютно счастлив и доволен собой. Вчера он копался в своей душе совсем по-другому – он думал о прекрасной даме – спрашивал себя любовь это или нет, души их сплелись в одно или только тела? Но независимо от ответа на этот вопрос, внутренняя сущность его ликовала. Егор никогда не был бабником, то есть, он никогда не ставил сексуальные проблемы во главу угла. При всем при этом никогда не было так, чтобы ему не к кому было бы притулиться – зайти в гости или к себе пригласить, но всё это было не то. Даже когда он однажды женился, у него просто стало, как у всех – вот оно здесь, под боком, никуда ходить не надо, продлилось это, правда, не долго. Все его знакомства начинались от скуки и заканчивались от того же, от той же скуки, особенно женитьба. С Лидой всё было иначе – один её вид вызывал в нем какой-то радостный трепет, а каждое прикосновение было сродни окунанию в горячую или в ледяную воду, вызывало дрожь и мурашки по коже.

Эти мысли у Егора были вчера, а сегодня они приобрели неприятный и даже пакостный оттенок.

Ветер с правого борта наносил на Егора холодные брызги, но он не обращал на них внимания. Он, в который уже раз, задавал себе два традиционных русских вопроса, причем, чаще второй – кто виноват в случившемся? Он сам, виноватым, вроде бы, быть не мог. Его потянуло к случайно встреченной женщине, причем потянуло так, что он для всего остального ослеп и оглох, как глухарь на току, но в этом-то, наверное, и вина – не имеет права человек быть глухарем или котом мартовским. «Виноват… ну, хорошо, виноват, но перед кем? Перед генералом? Перед Лидой?». Внутренняя сущность его обладала ахиллесовой пятой, мешавшей ему всегда и в общении с товарищами и в продвижении по службе – несовременное, устаревшее, к сожалению, понятие об офицерской чести. Виноват он был, еще не осознав этого умом, больше всего, перед самим собой, нарушив, пусть и не умышленно, установленные для себя правила жизни. Он сам сделал то, что, безусловно, осудил бы, если б сделал это кто-то другой. «Знает генерал или нет? Единственный, кто всё знал наверняка – это Лида. Но как она могла? и почему ничего не сказала?»… Из этих вопросов у него в голове организовалась неудобоваримая каша. До первого русского вопроса: «Что делать?» он еще не дошел.

Егор не сразу заметил, что майор Мишкин машет ему рукой и что-то кричит – он всегда был неприятен Егору, а сейчас, вообще, вызывал нечто вроде зубной боли. Наконец Егор расслышал слово «якоря» и кивнул головой. Майор напоминал, что нужно заехать на островок, забрать якоря для сетей.

Лодка уже вошла в протоку. Егор повернул вправо и взял направление на маленький островок. Внешний и внутренний Егоры на время соединились и посмотрели по сторонам. Лодка шла близко от правого берега – сосны на нем подходили к самому озеру, кое-где даже забегая в воду, в этих местах в воде лежали сухие стволы, как будто дальние деревья, из глубины леса, теснили крайних и спихивали их в воду и они погибали здесь же в воде, из последних сил цепляясь за берег корнями. С левой стороны, на острове, наоборот, деревья, как бы отбежали от воды, оставив свободным широкий песчаный пляж.

Перед островком Егор сбросил газ. Лодка, опустив нос, сразу уменьшила скорость, поскользила немного по тихой с подветренной стороны воде и плавно воткнулась в песок. Надувной плот догнал лодку, и сам пришвартовался справа, тихо прошуршав о «карелку» мягким бортом.

Энн оторвалась от своего компьютера, огляделась и спросила:

– Что случилось? Что-нибудь с лодкой?

– Лодка дальше не пойдет, – ответил, улыбаясь во весь рот, майор, – и мотор не заведется, пока… он осекся под тяжелым взглядом Егора.

– Вы только что позавтракали…