Троглобионт

Старуха в задумчивости взяла, то, что ей дал сотник, и поднялась вслед за ним. Она подошла к берегу, когда ладья уже развернулась. Взлетели весла, и ладья стала таять в тумане. Старуха все еще стояла на берегу, когда сзади к ней подбежал светлорудый пес и, полаяв для порядка на воду, прижался к её ногам. Чуть позже прибежал мальчик лет десяти и прижался к ней с другого бока. Он всю ночь прятался с конями на соседнем лугу, за болотом.

– Бабука, я лапоток в болоте потерял… а коней привел, вон, посмотри…

– Ты у меня молодец… а лапоток я те новый сплету, – потянулась погладить внука по головке и вдруг ощутила, что рука не пустая. Открыла руку и увидела там серебряную монету и медный нательный крест. Внуку было не видно, что там, в руке, а любопытно было. Поняв, что до руки не допрыгнет, он спросил:

– Что там у тебя, Бабука? Покажи!

– Ничего хорошего, внучек. Дрянь это и глупость людская, – она плюнула в руку и бросила, то, что в ней лежало в воду.

Сотник развалился на корме, на своем месте, облокотившись спиной о борт. Легкий кривой хазарский меч погромыхивал ножнами о палубу с каждым ударом весел. Оружие доставляло неудобства, но после Сурожского нападения он не позволял себе быть безоружным даже ночью. В качестве послабления для себя он сменил боевой русский харлужный меч на легкий, хазарский и не носил шлема, но держал все под рукой, а к бою он был готов всегда.

Кормчий мерно пошевеливал рулем и напряженно смотрел вперед и влево, на берег. Туман позволял видеть саженей на тридцать-сорок.

– Не шибко ли ты разогнался, Никодим? – спросил сотник, – А въедем во что?

– Успеем, притормозим, – ответил кормчий, – А вот отца Иоакима можем пропустить.

– Не пропустим. Правый берег крутой. Если встанут, то здесь.

– Может покричать… для верности.

– Пусть лучше песни горланят. Как у нас песельника зовут-то? Вельзевул, что ли?

– Зевулон.

– Эй, Зевулон, песню давай!

Молодой крепкий парень со светлыми кудрями, перехваченными красной тесемочкой, с библейским именем Завулон, слегка искаженным под русский манер, как будто только и ждал команды. Наклонился к веслу, тряхнул головой и запел:

Ах, как на речке, речке на Непрядве…

Несколько голосов подхватили в лад и песня полилась вдоль по реке с перепадами и пересвистом. Сотник, подперев голову рукой, заслушался. Довольно жмурясь, слушал и кормчий, однако же ехидно молвил:

– Песня-то поганая… епископ услышит – не одобрит.

– Что ж им? Псалмы что ли петь? – отозвался сотник, однако же, рявкнул, покрывая песню, чтоб прекратили.

Опять стало тихо. Только плескалась вода, да жаворонок стрекотал над берегом.

– Не в себе ты, Путята… Зацепила тебе душу старая колдунья. Надо было её зарубить да пожечь.

Сотник молчал. Он был согласен с кормчим и не понимал уже, что произошло с ним там у костра. А что-то ведь произошло. Как будто глаза ему чем запорошило. Всё, что делалось в последнее время, увидел он в другом свете. Показалось, будто не прав он во всем и в дурных делах запутался. Совесть взыграла. И отец Иоаким привиделся в образе Вия подземного, когда из Книги пастве своей читает с опущенными веками. Сам сотник показался себе маленьким глупым мальчиком, и захотелось ему бежать от всего этого сломя голову, скрыться от глаз людских, спрятаться у мамки в подоле. Или наоборот выйти на люди и покаяться. Но чем дальше ладья уходила от места последней стоянки, тем всё опять становилось легче и проще. Как если бы выныривал он из глубокого омута и освобождал ноги от тины донной.

Колдунья.

Точно колдунья!

– Конечно, колдунья, – наконец ответил кормчему сотник, – надо было бы изрубить… да не возвращаться же…

– Гляди, туман редеет, – перевел тему кормчий, давая понять, что прежний вопрос закрыт, – И берег чудной для этих мест.

– Да… сосны, как будто у нас, у Новагорода.

– А это кто там? Нешто купаться собралась…

– Да, в одной рубахе и простоволосая.

– Смотри, не уходит, рукой машет. Другой бы уже след простыл, одеваться бы убежала…

– Еще одна колдунья? Давай к берегу! Ужо разберемся…

Ольга уже начала волноваться. Она выполнила всю намеченную работу, успела еще раз выспаться, а никто не появлялся: ни плот с Игорем и остальными, ни майор с рыбалки, ни катер с заставы. Она была одна уже более четырех часов. Телефон по-прежнему не работал, и единственная возможность получить информацию была, всматриваться в озеро и ждать. Пока Ольга спала, костер почти потух. Раздувание и разведение огня на некоторое время развлекло её, но всё чаще и чаще она спускалась от костра к воде и всматривалась в ту сторону, куда ушел плот.

В один из таких моментов она увидела странную картину: в том месте, куда она так долго и безрезультатно вглядывалась, из тумана вышла настоящая варяжская ладья, совсем такая как на рисунках. Свернутый парус косо висел на единственной мачте, но ряд длинных весел, равномерно поднимавшихся и опускавшихся в воду, довольно быстро продвигал ладью вперед. С более близкого расстояния Ольга могла уже разглядеть искусный ярко-красный орнамент на бортах ладьи и лица гребцов в остроконечных шлемах.