Троя. Герои Троянской войны

— Прощаю тебя и принимаю твое предложение, царь! — произнесла она спокойно и твердо. — Верь и ты мне — я не нарушу слова. Когда мой супруг выздоровеет, он, вероятно, сам встретится с тобой, и вы все обсудите, но в любом случае, я знаю его волю: мир, а не война. Пандион, вели кораблям открыть выход из бухты и выпустить спартанцев. Что до тех, кто покушался на царя, то я не настаиваю на их казни, Менелай. Если останутся в живых те, кто им приказал, убивать их будет несправедливо.

Менелай глубоко вздохнул, чувствуя, как капли пота сползают по шее на спину и хитон начинает липнуть к телу.

— Благодарю тебя! — воскликнул он, с уже не скрываемым восхищением глядя на Андромаху. — Твоя мудрость и благородство будут мне уроком…

Царица слегка наклонила голову в ответ на его поклон.

— Прощай, царь! Феникс и мои воины проводят тебя в гавань. А я должна идти к Неоптолему. Он ждет меня.

Говоря так, она искренно верила, что говорит правду, что и в пропасти глубочайшего забытья Неоптолем услышит ее голос, почувствует ее присутствие, что ее близость поможет ему, сохранит его от падения еще глубже, туда, откуда будет уже не выбраться… Когда-то ее любовь вместе с волшебным снадобьем Хирона сохранила жизнь Гектора. Теперь снадобья не было. Теперь оставалось только любить и молиться.

Глава 12

Одиннадцать дней Неоптолем находился в полузабытьи, вернее, в полусне, вызванном сильными снадобьями, которые давал ему Махаон. Лекарь применил их, стараясь погасить невыносимый жар, в первые дни сжигавший тело юноши. При этом у него почти не было судорог и бреда — он потерял слишком много крови и слишком ослабел — лишь пот потоками стекал с висков, заливал грудь, струился по ногам. Махаон велел с ложки вливать в рот царя как можно больше теплого травяного отвара, чтобы плоть не иссыхала от жара и такого обильного выделения влаги. На третий день жар исчез, тело раненого, напротив, сделалось холодным, особенно застыли руки и ноги, и всем показалось, что он умирает. Лекарь приказал растирать ступни и лодыжки юноши разогретым маслом, массировать грудь. Тепло вернулось, но вновь начали кровоточить раны, и растирания прекратили. Когда же перестали подливать в питье сонное зелье, начался бред, и лекарь распорядился вновь поить Неоптолема снотворным, почти уверенный, что опять наступит охлаждение и затем смерть. Однако, раненый, впал уже не в такое глубокое забвение — он словно задержался между бытием и небытием, зацепившись за краешек жизни и удерживаясь на нем силой своей молодости и родившейся в последние мгновения сознания надеждой на счастье.

Андромаха в эти дни почти не отходила от своего юного супруга. Она сама поила его с ложки теплыми отварами и молоком с разведенным в нем медом, поддерживала голову, когда рабы приподнимали его, чтобы сменить постель или дать возможность лекарям поменять бинты. Она говорила с ним, брала его за руку, иногда пела колыбельные, которые приходили ей на память. Она ела и пила прямо возле его постели и уходила лишь для того, чтобы поспать короткие четыре-пять часов, или чтобы отдать самые необходимые распоряжения придворным и рабам. Правда, несколько раз ей пришлось принимать жалобщиков, разбирать тяжбы, мирить богатых горожан, повздоривших из-за несправедливо разделенной прибыли. Молодую царицу изумляло то, что с подобными пустяками приходили в царский дворец — в Трое для таких нужд существовали судьи низшего порядка, здесь же царь был обязан вникать в любую мелочь, и это, конечно, отвлекало от более важных дел. Впрочем, некогда Гектор, занимаясь самыми-самыми важными для Трои делами, тоже утруждал себя необходимостью знать обо всех мелочах и самому во всем разбираться, хотя решать тяжбу двух повздоривших торговцев, конечно, не стал бы.

Вечерами Андромаха выслушивала доклады воинов и дворцовых служителей (в эти дни ей докладывали, что все спокойно) и возвращалась в покои Неоптолема. На шестой день юношу со всеми предосторожностями перенесли в его комнату на втором этаже дворца, где было чисто и уютно и не тянуло дымом от дворцовой кухни.

Очень часто, когда молодая женщина сидела подле постели царя, к ней неслышными шагами подбирался Астианакс, за эти дни притихший и погрустневший, садился на скамеечку возле ног матери и опускал голову на ее колени. Она гладила сына по черным мягким кудрям и молчала. Мальчик тоже молчал или просил рассказать какую-нибудь сказку ему и Неоптолему, и она рассказывала.

За эти дни все двадцать восемь ран Неоптолема постепенно закрылись, но затягиваются ли они внутри, Махаон и другие лекари не знали и боялись предполагать.

Вечером одиннадцатого дня Махаон сказал, что дольше поить царя снотворным опасно и решил пойти на риск — отменил сонное питье.

Утром, на двенадцатый день, Неоптолем проснулся.