Троя. Герои Троянской войны

Его голова была повернута набок, и он увидел перед собой широко раскрытое окно, и за окном — ветви жасминового куста, который пророс на балконе, пустив корни между каменными плитами. Жасмин цвел, и от его запаха воздух в комнате становился гуще и слаще. Тонкая занавеска наполовину закрывала оконный проем, мешая длинным солнечным лучам добираться до постели царя, но солнечное тепло мягко касалось его лица и не закрытых тонким одеялом обнаженных плеч.

Юноша попробовал глубоко вздохнуть и ощутил, как в грудь и во все его тело волной вливается боль. Он не вскрикнул, только крепко сжал зубы. Боль не уходила, она была почти во всех его членах и мучительно грызла изнутри, вызывая желание сжаться, притянуть ноги к животу, согнуться пополам. Но Неоптолем знал, что если бы на это и хватило сил, стало бы только больнее. Лучше перетерпеть. Он постарался расслабиться, ровно, спокойно дыша, и стало немного легче.

Ему не было нужды вспоминать, что с ним случилось — очнувшись, он уже все помнил. И сразу возникла мысль: Андромаха! Она была рядом, он чувствовал ее все это время, хотя и не знал, как долго был в забытьи. Где она? Где?

Зная, что причинит себе новое страдание, Неоптолем все же приподнял голову и, с трудом повернув ее вправо и влево, осмотрелся.

В комнате никого не было. Это произошло совершенно случайно. До того царя ни на миг не оставляли одного. Но именно сейчас дежуривший в его комнате молодой лекарь отлучился, чтобы показать Махаону составленное им дневное питье раненого, рабыня, которая ему помогала, отправилась за свежей постелью, а стража, охранявшая комнату, стояла снаружи. За два часа до того Андромаха, просидевшая возле постели юноши всю ночь, ушла к себе, чтобы немного поспать: усталость сломила ее, да и сон Неоптолема казался спокоен.

Юноша слышал приглушенные голоса стражников, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери, и понимал, что он не один — можно было позвать людей. Но ему не хотелось видеть никого, кроме Андромахи. А она придет, в этом он не сомневался.

«Неужели я не бредил и не сошел с ума? И она вправду сказала, что любит меня?» — подумал он. И тут же испугался: «А если это было предсмертное видение? Да нет, чушь! Я же не умер… Она сказала это! Сказала!»

Занавеска на окне зашевелилась, из-за нее показалась кудрявая черноволосая голова. Показалась и спряталась.

— Кто это? — спросил Неоптолем и удивился тому, как тихо и слабо прозвучал его голос.

Однако его услышали.

— Это я.

В оконном проеме, не закрытом занавеской, появился Астианакс и, спрыгнув на пол, медленно подошел к постели раненого. Мальчик был в красной тунике без рукавов и босиком — в жаркие дни он любил бегать по дворцу и террасе без сандалий. Он держал в обеих руках глиняную чашку, из которой свешивалась огромная сердоликово-желтая гроздь винограда, и над нею упрямо вилась нахальная пчела, на которую мальчик то и дело сердито дул, пытаясь прогнать, но она неизменно возвращалась к сочным ягодам.

Подойдя, мальчик поставил чашку на низкий деревянный столик и вытер о край туники ладони, сладкие от сока.

— Здравствуй, Неоптолем! — тихо, опуская голову, проговорил он.

— Здравствуй, Астианакс, — ответил юноша, сообразив, что сын Андромахи впервые с ним поздоровался первым!

— Я пришел попросить у тебя прощения, — выдохнул Астианакс, вскинул глаза и тут же опять их опустил.

— За что? — Неоптолем старался говорить громче и яснее, но голое его звучал слабо, с хрипотцой — боль мешала дышать. — За что ты просишь прощения?

— За то, что я тебе всегда грубил! — воскликнул мальчик. — И что на тебя злился… Я думал… ну… я думал, что ты обижаешь маму!

— Я ее обидел только один раз, — сказал Неоптолем. — Но я ее люблю.

— Я знаю! Я теперь знаю! — голос Астианакса зазвенел. — Я знаю, что ты меня спасал два раза, а я… я…

Он всхлипнул и отчаянно закусил губу, но слезы все равно вывернулись из глаз и закапали на красную ткань туники.

— Что ж ты ревешь? — Неоптолем заставил себя улыбнуться. — Я же не умер. А плакать мужчине стыдно.

— А я не плачу! Это пот. На улице жарко, — прошептал мальчик.

— Тогда прости, мне показалось. И я не сержусь на тебя, Астианакс. Мы помирились, да?

Мальчик не ответил, но, подойдя еще ближе, обхватил тонкими смуглыми руками могучую шею царя и крепко поцеловал его в щеку теплыми пухлыми губами.

Неоптолем сумел обнять его в ответ, но это движение причинило такую резкую боль, что юноша едва не потерял сознания. Судорога, сжавшая его лицо, не ускользнула от глаз ребенка.

— Больно? — тихо спросил он.

— Да, — с трудом выровняв дыхание, ответил юный царь. — Но это ничего. Боль можно научиться терпеть. Это мне виноград?

Астианакс шмыгнул носом и заулыбался, открывая во рту две смешные щербатины: у него выпадали молочные зубы.

— Тебе. Он очень сладкий. Дать?

— Дай. Только прямо в рот. Что-то меня руки еще не очень слушаются…

Мальчик вкладывал в рот Неоптолему четвертую или пятую виноградину, когда в комнату вбежала рабыня и ахнула в испуге.

— О, мой господин, ты проснулся! И никого не было… А ты что тут делаешь, царевич?