Троя. Герои Троянской войны

Прошло уже три месяца со дня их свадьбы, с того дня, когда Неоптолем едва не был убит. Он выздоровел. У него уже ничего больше не болело, и лекари поражались тому, как быстро восстановились силы — после таких ранений он мог испытывать слабость и полгода, мог вообще остаться калекой. Но этого не произошло. Произошло другое… Обретя то, о чем он мечтал столько лет, получив право обладать Андромахой, юный царь вдруг понял, что боится этого обладания. Точнее, он не боялся, он просто не верил, что это обладание будет полным, а ни на что иное он уже не мог согласиться! Где-то в глубине души, повзрослевшей и помудревшей за эти дни, Неоптолем сознавал, что женщина, о которой он так долго мечтал, все равно не его, что она, принеся себя в жертву, стала еще дальше, и если рухнет последняя зримая преграда и они станут по-настоящему мужем и женой, он потеряет ее совсем…

Неоптолем убеждал себя в том, что ошибается. Ведь Андромаха была так нежна, так ласкова с ним! Она была готова исполнить свой долг, она ждала его. А он… вот уже который вечер подряд он подходил к дверям ее комнаты, стоял, замирая, собираясь с силами. И… трусливо уходил прочь!

Этим утром Андромаха, как всегда, прямодушная до детской простоты, сама спросила у него:

— Ты не приходишь потому, что еще слаб после болезни, или я что-то не так делаю? Я слышу твои шаги каждый вечер, но ты не входишь…

Он хотел рассердиться и понял, что это будет еще глупее.

— Я боюсь, что тогда ты возненавидишь меня, — так же просто ответил он. — Ведь любишь ты все равно не меня. И я это вижу.

Андромаха вспыхнула, побледнела, потом вдруг стала очень серьезна, взяла его за обе руки и, глядя снизу вверх ему в глаза, заговорила:

— Неоптолем, милый, я не могу и не хочу тебе лгать. И я не лгала тебе ни разу. Я не лгала, когда сказала, что я тебя люблю. Я полюбила тебя, потому что ты мне близок, потому что ты меня спас, потому что помог справиться с болью, потому что ты — сын Ахилла, которого мы с Гектором любили больше всех на свете, если не считать нашего сына, потому, наконец, что ты так похож на них обоих и потому, что сам по себе так прекрасен! Но это — другая любовь, Гектора я не так люблю… Видишь, я говорю правду — я его не разлюбила, полюбив тебя! Но он умер.

— А если бы он был жив? — вдруг резко спросил юноша, испугавшись своих слов и отчаянно желая, чтобы она промолчала в ответ.

Но она ответила:

— Ведь его же нет. Я видела, как он погиб, хотя, скажу правду до сих пор в это не верю. Но, так или иначе, к чему говорить, «если», когда это не имеет смысла? Ты — мой муж, и я жду тебя!

Юноша глубоко вздохнул.

— Ладно. Я думаю справиться с этим… Надеюсь. Во всяком случае, я счастлив от того, что ты так честна со мной, Андромаха!

Она положила свою маленькую ладонь на его локоть и улыбнулась.

— Прикажи запрячь колесницу. Поедем к морю. Хорошо?

И вот теперь они стояли над кромкой обрыва, взявшись за руки, и смотрели на море.

— Спустимся? — молодая женщина вопросительно посмотрела на мужа. — Я хочу искупаться.

Неоптолем удивился.

— Вода может быть холодной. Осень на исходе, и уже были шторма.

— Но дни стоят теплые, — возразила Андромаха. — И море дольше держит тепло, чем воздух. Я еще ни разу не купалась в здешнем море… Ну можно, Неоптолем?

Он пожал плечами.

— Пошли!

Головокружительно крутая тропинка начиналась неподалеку от того места, где юный царь остановил колесницу и привязал коней. Спуск шел по глыбам и уступам, наискосок пересекая гладкую желтизну обрыва. В иных местах ширина тропы была чуть больше человеческой ступни.

Посередине спуска Андромаха вдруг спохватилась.

— Ой, Неоптолем! Ты ведь еще только-только поправился, а здесь так тяжело идти… Тебе не станет плохо?

— Что за ерунда! — он было возмутился, но тут же расхохотался. — Это называется — вспомнила! Обратно полезем? Так это еще тяжелее.

Пляж внизу был узкий. Длинной полукруглой косой он огибал кряж берега и выходил на широкую песчаную отмель, над которой обрыв круто снижался, переходя в пологий склон. Неподалеку от этой отмели, за другим каменистым кряжем, в берег вдавался залив, и была пристань.

— Смотри, корабль! — Андромаха указала на далекий квадрат паруса. — Еще немного, и он войдет в залив и причалит. Кто к нам плывет, как ты думаешь?

— Купцы, — отозвался юноша, развязывая и скидывая сандалии и сбрасывая с плеч плащ. — Они пользуются тем, что осень нынче не очень штормовая и рискуют, плавают туда-сюда, чтобы успеть наторговать побольше до начала зимы. Хотя парус наш, не финикийский и не ливийский, а среди ахейцев купцов немного. Чем им у нас торговать? Шерсти, вина, масла у нас и у самих хватает, амфоры и чаши здесь делают не хуже, чем в Афинах, а дорогие побрякушки, серебро либо изысканные ткани не очень и сбудешь — народ Эпира не так богат, и знати у нас мало. Скорее всего, просто хотят взять запасы воды и продовольствия и поплывут дальше, на север.

— А куда? — Андромаха расстегнула и сняла пояс и запуталась в складках пеплоса, развязывая ремешки сандалий. — Что там, на севере?