Троя. Герои Троянской войны

Астианакс вспыхнул и, опустив голову, обмяк. Неоптолем поставил его на ноги и ласково окунул пальцы в мягкие крутые завитки черных, как полночь, волос.

— Я доверяю тебе и надеюсь на тебя, — продолжал царь мягко. — Поклянись, что будешь рядом с матерью до самого моего возвращения.

— Клянусь! — храбро проглотив слезы, сказал мальчик. — Клянусь, что буду с мамой и буду защищать ее, пока ты не вернешься вместе с моим отцом! Я тоже верю, что он не умер.

Ладонь юноши дрогнула на кудрявой голове ребенка, но тут же он улыбнулся и протянул мальчику руку.

— Держись же и будь мужчиной! Ну, все. Уже рассвет, и мои гребцы уже поднимают весла.

…Андромаха стояла на верхней площадке сторожевой башни до тех пор, пока светлые квадратики парусов не сравнялись с призрачной дымкой горизонта. Стоявшие рядом Астианакс и Феникс молчали, как и она.

Ветер развевал бронзовые волосы царицы, которые она этим утром не успела уложить или заплести в косы. Утро было прохладным и сырым, а на ней был лишь тонкий хитон без рукавов. Но женщина не чувствовала холода. Она смотрела вслед кораблю, уносившему Неоптолема в загадочное никуда, и испытывала какое-то раздвоение: быть может, ей предстояло воскреснуть, вновь увидев и обняв Гектора, но что будет с нею, если ради ее счастья погибнет этот удивительный мальчик? Как сможет она это пережить, даже если вновь будет счастлива?

Когда парус скрылся, она тихо подняла руки и закрыла лицо ладонями.

— Мама! — долетел до нее звенящий голос сына. — Не плачь, мама, он обязательно приплывет!

Андромаха обернулась. Ее глаза были сухими.

— Идем, Астианакс, — проговорила она, обнимая сына за плечи. — Ты еще не завтракал, а скоро Пандион позовет тебя упражняться. Феникс, прикажи, чтобы к вечеру во дворце собрались городские поставщики скота. Зима надвигается, и как бы городу не остаться без колбас и окороков…

И, взяв сына за руку, царица ровным шагом направилась к лестнице.

ЧАСТЬ II ЛИВИЙСКИЙ ПОХОД

Глава 1

Тусклое серое пятно, еле заметно проступавшее на кромке верхней плиты, растворилось в черноте, исчезло — значит, снова наступила ночь. Никаких иных признаков смены дня и ночи в каменном саркофаге уловить было нельзя. Ночь наступала во второй раз, и за без малого двое суток ни один звук не проник сквозь камень. Спертый, тяжелый воздух был неподвижен. Какие-то щели здесь, конечно, существовали, не то узник не различал бы слабого отблеска света, который появлялся днем на верхней плите, да и дышать давно стало бы нечем. Правда, каждый вздох и так наполнял грудь болью, но смерть от удушья не наступала, значит, приток воздуха все же имелся…

Гектор закрыл глаза, вновь пытаясь вызвать сон, чтобы хоть как-то ускорить течение времени. Но жестокая боль в онемевших плечах, спине и ногах не давала расслабиться и погасить измученное сознание.

Каменная темница, в которой он находился, была трех локтей в длину, трех в ширину и четырех в высоту. Ни лечь, ни даже сидя вытянуть ноги, ни раскинуть руки, ни встать в ней было невозможно. Со всех сторон — ровные, тяжелые плиты, которые при самом отчаянном усилии нельзя было не то что поколебать, но даже заставить дрогнуть.

Узник вспомнил мучительное заточение под обломками зала титанов. Тогда, конечно, было страшнее, больнее, хуже. Но он ждал Ахилла, он знал, что тот придет и поможет. Сюда не придет никто.

Гектор попытался согнуть и без того полусогнутые ноги, чтобы хоть чуть-чуть разогнать кровь. Глухо заскрипели железные цепи. Тяжелые кольца на щиколотках соединялись несколькими громадными звеньями. Цепь была короткой, рассчитанной на то, чтобы шаг скованного был чуть длиннее его стопы. Такой же длины цепь сковывала руки узника, и эти две цепи соединяла между собой третья, быть может, на пару звеньев длиннее, так что руки, ни при ходьбе, ни даже сидя, нельзя было поднять выше уровня груди. Это не только добавляло узнику физических мучений, но и делало его положение еще более унизительным.

Несмотря на невыносимую ограниченность движений, Гектор в первые же часы заточения в каменном саркофаге, сумел ощупать его сверху донизу, используя кончик языка там, куда не мог вытянуть скованные руки. Он очень скоро понял, что темница, в которой его заключили, несокрушима — по крайней мере, ее невозможно открыть изнутри.

За свои тридцать с лишним лет троянский герой побывал уже во многих страшных и, казалось бы, безвыходных ситуациях, и был достаточно закален для того, чтобы не обезуметь от бессильного гнева, не оцепенеть от ужаса при мысли о смерти в этом безмолвном склепе. И все же его душа, пожалуй, никогда не была так близка к отчаянию. Больнее и страшнее всего было сознание, что он сам виноват в случившемся, что его, великого и опытного воина, обманули, как мальчишку, и принесли в жертву. Чужой холодный расчет построил на нем хитроумную игру, и он, не поняв этой игры, попался в капкан!

Больнее и страшнее всего было сознание, что он сам виноват в случившемся