Троя. Величайшее предание в пересказе

Афродита досадливо обернулась – кто-то в толпе подобрался слишком близко, и в бок ее кольнуло что-то острое. Взгляд ее уперся в человека, стоявшего к ней ближе всех, – мужчину с добрыми карими глазами. Она уже собралась выбранить его, как ее вдруг захлестнуло неведомое чувство. Что такое в этом человеке? Юный спутник рядом с ним – голова склонена, лица не разобрать – подтолкнул к ней кареглазого. Тот застенчиво замер перед нею, рдея от неловкости.

– Ты кто? – спросила Афродита.

– Я… меня зовут Анхиз.

– Идем со мной. Идем немедля! – вымолвила Афродита. Сердце у нее колотилось, в ушах звенела кровь.

Она повела его прочь от процессии. Гермес смотрел им вслед, и лицо его расплывалось в улыбке.

В безлюдной роще – скрывшись от глаз, но слыша праздничную толпу, – Афродита и Анхиз довершили любовное соитие.

Он повернулся к ней.

– Ты знаешь мое имя, – проговорил он. – Можно ль мне узнать твое?

Она сказала.

Он вытаращил глаза.

– Но почему я? Почему? Почему смертный?

– Сама не понимаю, – ответила Афродита, нежно обводя пальцами черты Анхизова лица. – Загадка. Шла я с толпой, а затем… ой!

Тут она все поняла.

Зевс! Это могла быть только проделка Зевса.

– Кто был тот юноша с тобой?

– Просто какой-то скотогон. Нашел меня на высокогорном пастбище и все донимал и донимал, чтоб я спустился на празднества. Сказал, тут есть девушка…

– Это Гермес, – проговорила Афродита. Прижала к себе Анхиза покрепче. – Думает, меня это унижает. Я же предпочитаю видеть в этом благословение. Чую дитя твое в себе. Сын тебе будет, Анхиз. Я стану вечно оберегать его. Но имей в виду: никто не должен про это знать. Никто.

Вопреки своему кажущемуся низкому положению пастуха Анхиз был царского рода – Приаму он приходился двоюродным братом[85]. Много лет назад случился какой-то разлад, из-за которого Анхиз возмущенно покинул дворец и решил жить пастухом на Иде, а не царевичем в четырех стенах. Возможно, Зевс знал об этом, а может, и упустил из виду. Быть может, действиями Зевса с самого начала руководил Морос. Даже боги бессильны перед богом судьбы, ибо у чада Анхиза в утробе Афродиты судьба имелась однозначно. По мнению некоторых, он был – вероятно, до появления Иисуса – наиболее значимым ребенком в истории. Его рождение – как и Христово – происходило в присутствии ослов и волов: Афродита решила рожать на родном пастбище Анхиза. Ребенка называли ЭНЕЕМ, и, подобно Парису, он вырос пастухом на склонах горы Иды – и, подобно Парису, жил, не подозревая о том, что он член троянского царственного семейства.

Как собратья-пастухи одного возраста на одной горе, Эней и Парис, что вполне естественно, познакомились и стали друзьями. Когда стало известно, кто Парис на самом деле, и юноша перебрался во дворец, он позвал друга с собой. Как и Агелай, открывший всем происхождение Париса, Анхиз тоже выступил с заявлением, что Эней – его сын. Размолвка с Приамом, приведшая к тому, что Анхиз покинул Трою, была забыта, и Энея пригласили во дворец как спутника Париса и по собственному праву чтимого царевича благородных кровей[86].

Похищение

Приам, как и обещал, дал задание лучшему корабельщику и инженеру Трои Фереклу построить и оборудовать судно, подобающее великой миссии Париса – задаче вернуть Гесиону домой из ее саламинского плена. Своего друга Энея Парис назначил заместителем себе в этом посольстве. Пока Ферекл завершал труды на флагманском судне, Эней присматривал за подготовкой шести кораблей поменьше – им предстояло быть защитным конвоем.

Вся троянская царственная семья – Приам, Гекуба, Гектор, Деифоб и Кассандра – собралась на пристани, чтобы проводить флотилию.

– Парис не поплывет на Саламин, – выла Кассандра. – Он собирается в Спарту! Потопи́те корабль, и пусть Парис утонет. Он вернется со смертью для всех нас, со смертью для всех нас!

– Пусть Посейдон и все боги берегут тебя, – молвил Приам, пока жрецы метали ячменные зерна, пшено и цветы на палубы. – Поспеши назад, как только сможешь. Каждый день без тебя – мука для нас.

Оказавшись в море, Парис уведомил команду об истинном месте назначения.

– Спарта? – забеспокоился друг Париса.

– Ой, ну какой же ты весь из себя святой, Эней, – отозвался, смеясь, Парис. – Живи-гуляй! Это будет величайшее приключение в твоей жизни.

В Спарте царь Менелай встретил Париса, Энея и других посланников Трои со всем радушием. Пусть визит их и оказался неожиданностью, Менелай был слишком хорошо воспитан, чтобы об этом говорить. Качество и ценность даров, какими Парис осы́пал их, доказывало, что визит троянцев мирный, и Менелай, наслышанный о репутации Приама, решил, что все это – ради укрепления дружественных связей и процветающей торговли между Спартой и Троей. Они с Еленой щедро потчевали и развлекали гостей девять дней кряду.