Тройная игра

Он быстро просек, что она из любимой им породы — жадная, падкая на деньги, то есть самый правильный и естественный человек. Ну а где нормальному человеку эту свою слабость можно ублажить? Служа отечеству? Не смешите! Ведь это чудно даже вслух произносить — что такое их должностные оклады. И всегда-то этих денег было немного, а сейчас, по новым временам, и совсем тьфу, слезы! Взвесив все это, он и надоумил ее аккуратненько так, с умом: зачем, мол, вот так, очертя голову, сдавать правосудию коррумпированных офицеров МВД? Ну и что из того, что так положено! Свои же ведь ребята, никакие не враги. От хреновой жизни оступились, пошли не по самой прямой дорожке. Зачем таких судить-то? У него жена, дети, все жрать хотят, а его в тюрьму! Да кому от этого хорошо-то будет? А ведь вполне можно сделать и не так — не сажать, а просто заставить человека платить в казну. Уверяю тебя, никому от этого хуже не станет. Она поколебалась-поколебалась, поступилась, как водится, принципами, и согласилась. И приняла мзду, предложенную с его подачи одним коррупционером, — нечто вроде откупных от расследования. Хорошо взяла, жадно. Многовато, наверно, для начала-то — пять тысяч зеленых, но не отдавать же теперь! «Заглот у девки — просто щучий», — рассказывал потом Гуськов Суконцеву.

Впрочем, пять тысяч — это ведь тоже с подачи Гуськова. Тут у него насчет суммы все было точно рассчитано: мало давать — опасно; за что тогда и рисковать-то? — удивится клиент и отвалит. Очень много давать — и накладно, и напугать клиента можно: раз много денег, значит, много и опасности. А вот ни то ни се — в самый раз. Главное, ты его, того, кто тебе нужен, приучи только к деньгам — и все, амбец! Как только человек совести своей глаза закрыл — все, ты его с этой иглы уже не снимешь. А тут с Нюсей у него и еще один фокус был применен (а пусть знает, с кем за один стол играть села, а то ишь — много понимать о себе начала!). Фокус заключался в том, что «коррупционер», на которого Нюся как бы сама вышла, был человеком Владимира Андреевича, и деньги, эти самые пять тысяч, передал ей меченые — ну как делают, когда взяточников ловят. Вот тут-то она и залетела, чернявая. Да так, что либо в тюрьму садись, либо работай на него, на Гуськова. Она предпочла последнее и с тех пор исправно работает на него, генерал-лейтенанта Гуськова, и работает, надо сказать, отлично. Вон как ловко помогла недавно Гранту груз с таможни вытаскивать. Позвонила своему куратору в ФСБ, тот — на таможню, и все. Тут же задержание признали незаконным. Груз выпустили, да так спешно, что, кажется, никто его толком даже не досматривал! Мало того, уже после этого она ухитрилась подключить к делу Генпрокуратуру, в результате чего на таможне возник новый следователь. Да как ловко возник-то — Владимир Андреевич только руки потирал от удовольствия: новый следователь обвинил Лазуткину в том, что она и дело-то затеяла для того лишь, чтобы слупить с таможенников взятку! Умеет, умеет, когда надо, пользоваться и обаянием, и своими фээсбэшными корочками! Даже позавидуешь, с какой легкостью она изменила родному ведомству, едва поняв, что можно служить двум господам сразу и существовать безбедно. Она даже не считала, что совершает предательство, это был бизнес, не более того…

Иной раз она предупреждала милицейских генералов о готовящихся акциях, о проверках, иной раз, пользуясь своим доступом к закрытой информации, выводила их на очередной лакомый кусок — хорошо было и им, и ей.

Одно с ней было неудачно, считал Гуськов, — баба. А раз баба — все равно хоть раз, да проколется именно на своей, на бабьей сущности. Дошло до него краем, что вроде как влюблена была Нюся в Разумовского. Во всяком случае, неровно дышала, что, вообще-то, и до разговоров заметно было — каждый раз аж вздрагивала, как при ней заходила речь о Гранте.

Гуськов не ревновал, спаси бог, чего ревновать-то? Жена, что ли? Ну, переспали когда-то друг с другом, и дело с концом. Да и когда это было-то! Но тем не менее не упускал возможности поддразнить ее при случае:

— Дался тебе этот Грант! Я что — хуже, что ли? Вон, смотри! — И спокойно начинал расстегивать свои генеральские штаны. — Давай сравним.

— Дурак ты старый, — отмахивалась она, — хоть и генерал.

Никому бы другому не позволил так с собой говорить — а даме можно. Но если надо — не забывал, что он большой и грозный начальник. Мог и цыкнуть, мог при случае и завалить прямо на стол в кабинете. А не хрена, пусть не дразнит. А то все Грант да Грант…

И вот тут, днями, она попросила у него аудиенцию. Он прикинул, решил, что встретится, но встретится не в конторе, а на конспиративной квартире, специально оборудованной для приема агентов. На всякий случай. Не зря же говорится, что береженого и бог бережет.

Она опоздала, пришла возбужденная, запыхавшаяся.

— Я по поводу вашего любимца, по поводу Гранта, — объявила она чуть ли не сразу. В голосе такие обличительные нотки, такое напряжение, будто она застукала генерала, поймала его на чем-то нехорошем.