Тройная месть

Они шли по аллее, накрытой сумерками. Вечер был теплым, безветренным, но Танюшке послышалось, что листочки на деревьях зашелестели, и было в их слабом трепете нечто неестественное, настораживающее… Любимый держал ее за талию, затем его крепкая рука скользнула ниже. Для девочки все это было впервые, она волновалась, слегка дрожала, но обидеть любимого отказом никак не могла. Она ничем не могла огорчить ЕГО — любая тень на дорогом лице заставила бы тогда ее сердце остановиться от горя.

Потом ОН пригласил ее зайти в беседку на территории детского сада: дескать, там никто не сможет им помешать поговорить, как можно больше узнать друг о друге. Фонарь не горел, кромешная тьма обволокла ее. Она не видела больше ЕГО глаз, ЕГО лица, ЕГО силуэта, лишь слышала страстный шепот, ощущала быстрые ловкие движения рук, обнажавших ее грудь, стягивавших трусики. Ей почудилось, что ее Принц исчез, был проглочен темнотой… А из черного густого тумана выползло жуткое, огромных размеров чудище, опутало ее своими мощными щупальцами и вонзило в ее хрупкое тельце свое страшное жало. Ей было больно, нестерпимо больно, хотелось закричать, но и в рот проникло чудище, оно заполнило его своим мерзким скользким языком… Несколько минут содрогалась в каких-то конвульсиях черная тяжелая масса, девочке же это время показалось вечностью. Острая боль снова и снова пронзала тело, к тому же она начала задыхаться, еще секунда, и она, наверное, погибла бы от удушья, раздавленная массивной тушей черного монстра. Но вот чудище сладострастно крякнуло и отпустило ее.

Девочка удивилась, что еще жива. Глаза ее наконец привыкли к темноте ночи, и тьма милостиво вернула ей Прекрасного Принца. ОН был совсем рядом, но она почти не узнавала ЕГО. Говорил ОН быстро и раздраженно, и слова ЕГО означали, что ОН ею недоволен: она холодная, равнодушная к ласкам, может быть, он ей недостаточно нравится. Потом добавил, что проводил бы ее, если бы не торопился, уверен, она и сама без проблем доберется до дома. Молчание — знак согласия, подытожил ОН и поспешил прочь.

Лишь через неделю Таня встретила ЕГО на улице и попыталась подойти. Она смотрела на него робко, но не отрываясь, ОН же, скользнув по ней безразличным взглядом, отвернулся…

* * *

Медик сделал Рэму еще один укол.

— Так, значит, ты стрелял в насолившую тебе девчонку, опасного свидетеля, пуля прилетела по адресу?

Наконец Рэм сообразил, в чем его спасение, и наивно решил, что худшее уже позади.

— Да, да! — снова истошно завопил он и уже более спокойно добавил: — Я просто наказал зарвавшуюся бабу! Мы, мужики, имеем право трахать этих стерв, когда хотим и сколько хотим! — выдавил он хриплый смешок, стараясь придать своей гнусной шутке более веское звучание.

Губы Медика не шевельнулись, ничто, хотя бы отдаленно напоминавшее улыбку, не промелькнуло даже в его глазах. Напротив, в этот миг Роману показалось, что его рот заполняется кровью, солоноватый, тошнотворный вкус ее заставил его снова вернуться к событиям почти годичной давности.

* * *

Танюшке сделали аборт. Тогда он думал, что ничего страшнее уже быть не может.

Его малышка горько плакала и днем, и ночью, эти потоки слез не могли иссушить никакие увещевания:

— Тебе нельзя рожать, Танечка, родная, солнышко мое, нельзя! Ты еще не готова к этому ни физиологически, ни морально. У тебя все впереди, детка, вся жизнь. Смирись…

— Мне жаль его, он живой, он живой, мой ребенок, он во мне, — жалобно хныкала Танюшка. — Не отнимайте его, не трогайте!

— У плода могут быть уродства, он может родиться умственно отсталым, — объясняли врачи. — Рисковать в таком возрасте нельзя! Нельзя ломать себе жизнь, девочка!

— Я буду любить его таким, каков он будет, — он мой, мой! — не сдавалась малышка.

Ее усыпили, проснулась она опустошенной, ополовиненной. Казалось, что вместе с ребенком из нее ушла жизнь — от веселой, жизнерадостной девочки осталась лишь тень — безликая, равнодушная ко всему. Где-то в глубине превратившихся из ярко-синих в бесцветно-серые глаз притаилась великая тоска. Для родных ее лицо выражало боль и немой укор даже тогда, когда она спала, а спала она теперь беспокойно, вскрикивая, ворочаясь, отбиваясь…

Спустя неделю Танюшка не вышла утром к завтраку. Роман открыл дверь в ее комнату и увидел, что его малышка лежит с закрытыми глазами, ее сон наконец выглядел безмятежным, а личико снова стало детским, очистившимся от взрослого непосильного горя. Он залюбовался ею и присел на край кровати. Вдруг почувствовал под собой нечто теплое и липкое. Стоило ему приподнять одеяло, как его обуял панический ужас — его малышка, его нежный, нераспустившийся бутончик лежал в огромной луже крови. Конечно, он видел кровь, моря чужой крови, нисколько не волновавшей его, но это была кровь его сестры…

В операционной долго боролись за ее жизнь. Самые лучшие врачи делали все возможное и невозможное, чтобы девочка смогла еще хоть раз увидеть этот такой прекрасный, но такой жестокий по отношению к ней мир.

* * *

— Я не верю тебе, придурок! — неожиданно взревел Медик. — Я отучу тебя лгать, жеребец!