Читаем Тройное Дно полностью

Иван Петрович — человек рабочей наружности. Худой, глаза умные и злые. Ни в каком спецназе, ни в каких «горячих точках» не служил, интернационального долга не выполнял. Мест работы поменял немного за свою жизнь, катящуюся к середине. Есть, впрочем, одна отметина. Страстный любитель быстрой езды. Спортивное вождение. Ралли. Сейчас своей машины нет. Пришлось все-таки продать. Есть семья, двое детей. Этому-то зачем участвовать в таких безумных мероприятиях? В «Праздничном» все накормлены и напоены. Это не ларек. Это производственное предприятие. Шоу-бизнес — индустрия будущего.

— Вы должны меня выпустить.

— Выы-пуу-стить… Ты слышал, Вакулин? А по какой такой причине?

— Вы договаривались.

— И ты поверил? Дурилка картонная. Да я сейчас отвезу тебя в ФСБ. Они тебя давно ждут. Там ты расскажешь даже о том, кем был в прошлой жизни и кем будешь в будущей.

— Уговор дороже денег, Юрий Иванович. И что, в милиции разучились показания снимать? Так, чтобы про будущую жизнь?

— Ты про какой такой договор мне втюхиваешь? Ты что, поверил, дурачок?

— Разговор закончен. Или выпускайте, или везите к палачам.

— Во как! Про палачей вспомнил. Ты зачем артиста убил?

— Которого?

— А которого убил, за того и отвечай. Ну, Магазинник — твоя прямая специализация. А Иоаннов? С Соней ты работал?

— Соня — это кто?

— Крыса, конечно.

— С Соней не я. — Я работал по другому варианту. Со штанкетом.

— С каким штанкетом?

— Который особист высчитал.

— Так и что? Что штанкет?

— Я декорации точно по линии падения выстроил. Точнее, передвинул немного трон Иоаннова.

— Неужели попал бы?

— Я бы и таракана штанкетом убил. Двадцать лет в этом хозяйстве копаюсь.

— Молодец. А что тебе сделал Иоаннов?

— Это уже вопрос серьезный. На него однозначно ответить не могу. Это за меня сделают другие.

— Если я тебя отпущу?

— Вот именно.

— А если нет?

— Тогда для вас закроется дорога к истине.

— Ты посмотри, какие он слова знает. Какая у него аргументация. Кто начинял крысу?

— Это мне неведомо. Я только впустил ее во дворец.

— Когда впустил?

— В нужное время.

— И откуда впустил?

— Из туннеля. По которому ушел.

— А там кто с ней работал?

— Специалист.

— И много вас там, специалистов?

— Достаточное количество.

— И что, если я тебя отпущу, я смогу с ними поговорить?

— Не только поговорить. Можете рассчитывать на их помощь. В деле постижения ситуации.

— Ситуация — это что? Мое дело?

— Это дело, как бы точнее выразиться, общественное.

— Ага. Это уже интересней. А зачем ты это все делал, Хохряков?

— А вы бы на моем месте сделали то же самое.

Зверев выпил остывший чай, съел сухарик.

— Как тебя выводить?

— Позвоните по телефону. Номер записан у меня на последней странице паспорта. Карандашом и мелко. Подъедет машина. Я выйду.

— А что потом?

— А потом вам сделают коридор.

— Куда коридор?

— Я же сказал — к истине.

— Ты хочешь, Вакулин, обрести истинное знание? Постичь неуловимое и чудесное?

— Отпустишь, что ли, его?

— Уговор дороже денег.

— Ну-ну. Тут я тебе не товарищ.

— Уходишь, что ли?

— Посижу просто. Вдруг ты позвонишь, а тебя тут задушат.

— Ага. Ну сиди.

Зверев набрал номер.

— Я слушаю, — сказала Гражина…

Через тридцать минут Хохряков вышел из квартиры, спустился вниз. Мгновенно подъехавший «Москвич» красного цвета с заляпанными грязью номерами забрал его.

<p>Хозяин</p>

Когда стало известно, что лучшая певица всех времен и народов Емельянова намерена петь в Петербурге, уверенная, что ни один волос не упадет с ее парика, общественность пришла в ужас. Если бы она решила проделать этот смертельный номер одна, существовала вероятность, что народная любовь, оставшаяся в близком прошлом, не заржавела и ни у кого не поднимется рука на Анну Глебовну. Все же те, кто истлевал сейчас в дорогих гробах, были в полной мере попсой — порождением времени. На песнях же Анны Глебовны выросло уже два поколения. Но певица решила вывести под пули, бомбы и отравленные иглы, под электрошок или чего там они придумают в следующий раз, жуткие и бескомпромиссные палачи и судьи, всю семью. Красавца с кошачьей физиономией, дочь свою Сабину, мужа ее с голосом кастрата — Кислякова и его брата, уважаемого саксофониста Васильевича, усатого и благодушного. Емельянова обратилась к стране по телевизору, со страниц газет и модных журналов. Она обратилась к нации, к душам и совести, объявила, что изменить свое решение ее не заставит ничто. Ждали запрета президента. И не дождались. Губернатор города попробовал вмешаться, тогда Емельянова обратилась в суд и встретила там понимание. Никакого чрезвычайного положения не было. Просто стихли голоса в эфире. Будто вырубили музыкальную шарманку с чертиками, приплясывающими на пружинках в такт музыке.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже