Тройной ноль

— А ты сейчас не тем же занимаешься?

— Надеюсь, что ты так же ловок, как длинен твой язык, нер вод.

— Положись на меня, — ответил Пятый, отметив, что Дарман направился в ту же сторону, куда ушла Этейн. — Порой я бываю совершенно несмешным.

* * *

Этейн казалось, что она все же держалась хорошо, несмотря ни на что.

Ее бесконтрольно начало рвать, до слез, но только когда она закрыла дверь в уборную и позволила себе расслабиться. Чтобы ничего не было слышно, она включила воду. Собственные всхлипы душили ее.

Она была уверена, что справится. Не получилось.

Лезть в душу Орджулу было куда тяжелее, чем причинять боль физически. Она похитила его убежденность, что само по себе не было злом, если не учитывать тот факт, что ему очень скоро предстояло умереть. И его вера не будет ему успокоением. Он умрет сломленным, брошенным, одиноким.

«Почему я это делаю? Потому что люди умирают.

Когда же цель перестает оправдывать средства?»

Ее рвало, пока вместо содержимого желудка не пошли сухие позывы. Затем она наполнила умывальник холодной водой и сунула туда голову. Когда она выпрямилась и зрение прояснилось, девушка увидела лицо, которое было ей знакомо. Но принадлежало оно не ей: это было вытянутое суровое лицо Вейлона Вау.

«Все, чему меня учили, было ложью».

Вау был воплощением жестокости и практичности, великолепным образчиком темной стороны для любого джедая, какой только можно представить. И все же, несмотря на это, в нем не было сознательной злобы. Этейн должна была ощущать злость и желание убивать, но Вау был полон… пустоты. Нет, даже не пустоты: он был спокоен и даже благодушен. Считал, что делает хорошую работу. И Этейн видела в нем воплощение своих джедайских идеалов: им руководили не страх и не гнев, а то, что он считал правильным. Сейчас Этейн подвергала сомнению все, чему ее учили.

«Тьма и свет — лишь точки зрения. Как это может быть правдой?

Как может бесстрастная беспринципность Вау быть морально выше гнева и любви Скираты?»

Этейн годами пыталась обуздать собственные гнев и негодование. Она могла быть хорошим джедаем или неудачницей, под чем в большинстве случаев подразумевалось — говорили о том вслух или нет, — что она скатилась на темную сторону.

Но был и третий вариант: уйти из Ордена.

Этейн вытерла лицо полотенцем и осознала одну вещь: она оставалась джедаем потому, что не знала другой жизни. Ей было жалко Орджула не потому, что пришлось его пытать, а потому, что теперь он лишился единственной вещи, которая его поддерживала, — своих убеждений, а без них у него не было цели в жизни. Правда была в том, что она жалела саму себя — ведь и у нее тоже не было цели — и проецировала это на свою жертву путем отрицания.

«Единственным поистине самоотверженным порывом, на который я оказалась способна в своей жизни, не сосредотачиваясь на необходимости быть хорошим, бесстрастным и отстраненным джедаем, была забота о клонах и раскаяние в том, что мы с ними делаем».

Вот это и было ее целью.

Теперь все казалось настолько ясным. Но внутри все болело. Открытие не исцеляло. Этейн села на край ванны, уткнувшись головой в колени.

— Мэм, все в порядке? — Это был голос Дармана. Он не должен был отличаться от голосов остальных клонов, но отличался. У них всех были заметные различия в акцентах, интонациях, тоне. И это ведь был Дар.

Теперь Этейн могла ощущать Дармана за много звездных систем. Она много раз хотела коснуться его Силой, но боялась, что это может отвлечь его от работы, навлечь на него опасность или даже досаждать ему, если он почувствует и не особо обрадуется.

В конце концов, он мог остаться с ней на Киилуре. Но предпочел улететь со своим отделением. Это чувство, это влечение, что появилось уже после их разлуки, могло быть и не взаимным.

Он вновь позвал ее:

— Все в порядке?

Она открыла дверь, и Дарман заглянул внутрь.

— Я не хочу, чтобы мне сейчас «мэмкали», Дар.

— Прости, я не хотел мешать…

— Не уходи.

Он аккуратно вошел внутрь, словно бы опасаясь ловушки. Она уже была в такой ситуации. Она полностью полагалась на его навыки военного, когда ее жизнь была в опасности. Он был столь сосредоточен, уверен и компетентен. В то время как она сомневалась, он не знал колебаний.

— Тебе все еще это тяжело дается, верно? — спросил Дарман.

— О чем ты?

— О гневе. Ну знаешь. Насилие.

— О да, любой мастер-джедай гордился бы мной. Я все проделала без гнева. С гневом это было бы шагом к темной стороне. А когда ты спокоен, то все в порядке.

— Я знаю, что тебе было тяжело. Я знаю, что чувствовал сержант Кэл, когда ему пришлось…

— Нет. Я причиняла боль незнакомцу. Тут не было ничего личного.

— Это не делает тебя плохой. Это нужно было сделать. Это тебя огорчает?

— Возможно. Еще и сомнения.

Этейн не хотелось оставаться наедине со всем этим. Она могла бы помедитировать. Ей хватало силы воли и знаний, чтобы преодолеть смятение и поступить так, как делали джедаи многие тысячелетия, — отстраниться от всего этого. Но она не хотела.