Троица

– Стойте! – Она выставила перед собой руку, словно собираясь оттолкнуть бегущих. Тот, что впереди, испуганно затормозил, и Маргарет захлопнула дверь прямо перед его изумленным лицом. А сама обернулась к кормилице и своему сыну, те не мигая смотрели на нее.

Достоинство Маргарита Анжуйская неустанно взращивала в себе с той самой поры, как в возрасте всего лишь пятнадцати лет прибыла к английскому двору. Ради чести Генриха она старалась стать королевой во всем – в осанке, манере держаться, чтобы благородно плыть по дворцу белой лебедью, такой же, как на фамильном гербе ее дома. Она научилась всему, что могла, но быть женой монарха значило нечто гораздо большее, чем просто знать названия Генриховых усадеб и имений. Или даже законы Англии и те сокровенные традиции, что их сплачивали и объединяли. Прежде и превыше всего быть королевой при немощном короле означало, что Маргарет должна думать прежде, чем спешить действовать; пробовать на вкус прежде, чем вкусить, и пригублять прежде, чем выпить.

Ее Генри был немощен и слаб; эта его уязвимость длилась уже более года. Маргарет так и хотелось, подоткнув юбку, броситься к нему, бегом рвануть по коридорам, как какой-нибудь беспризорнице с рынка. Но нет – по недолгом, но взвешенном размышлении она вдумчиво себе кивнула и открыла дверь уже не порывисто, а степенно. И чинной походкой двинулась по коридору.

Эта новость была для нее самим средоточием надежды; всем, о чем она тысячекратно молилась и клятвенно желала, но ее воплощение… Воплощение привносило свои, новые опасения и тревоги. Безусловно, многие при вести о том, что Генрих пришел в себя, возрадуются, но будут и такие, что тревожно встрепенутся, злобно зашипят, придут в ярость. Кое-кто из лордов Генриха, несомненно, ждет его кончины и уже имеет на это свои виды. Вот и дверь в личные покои короля. Маргарет, чуть помедлив, распахнула в них двери так, что внутри кому-то досталось по рукам.

За спиной ее мужа всходило бледное зимнее солнце. Маргарет, поднеся руку к сердцу, застыла на месте и лишилась дара речи: ее Генри стоял – о господи, стоял! – и глядел на нее. Худющий, кожа да кости. Босиком, в одной лишь длинной сорочке, держится рукой за кроватный столбик. Он смотрел на нее, а рядом с ним суетились двое, бдительно ощупывая и заглядывая в глаза: королевские медики Джон Фосби и Уильям Хэтклиф, а рядом с ними чутко замерли трое королевских телохранителей и Майкл Скрутон, личный хирург короля. На столах возле кровати стояли чаши с парной мочой и колбочки с кровью, в которые медики попеременно заглядывали и свои замечания насчет прозрачности и осадка выкрикивали писцу, который скрупулезно все помечал. Под безмолвным взглядом Маргарет Хэтклиф окунул в чашу пальцы и попробовал мочу на вкус, указав писцу пометить: в пищу королю добавлять больше горькой зелени. Его коллега в это время нюхнул королевскую кровь и тоже окунул пальцы в мочу, высунув от усердия язык и потерев пальцы, чтобы проверить мокроту на слизь. Голоса Фосби и Хэтклифа сошлись в сварливом хоре – кто кого, – каждый добиваясь, чтобы его мнение было услышано и записано первым.

Сцена, что и говорить, неаппетитная, но посреди нее находился король – тихий и мертвенно-бледный, но, безусловно, в сознании. Взгляд его был осмыслен, и, приближаясь к мужу, Маргарет чувствовала в груди мучительную нежность, от которой на глаза наворачивались слезы. Но Генрих, как ни странно, подойти к себе не дал, выставив навстречу исхудалую руку:

– Маргарет. Я ничего не понимаю. Кто эти незнакомцы, что меня окружают? Эти люди говорят мне, что у меня есть сын. Это что, правда? Раны Христовы, да как долго я здесь уже лежу?

Маргарет изумленно приоткрыла рот: богохульство, да еще такое, из уст мужа она слышала впервые. Ей он помнился как несчастный, чахнущий, утопающий в лихорадке и бредовых грезах человек. Который затем канул окончательно. И вот сейчас он, полупрозрачный от худобы, стоял перед ней, не моргая и не отводя от нее глаз. Маргарет нервно сглотнула:

– Сын у тебя действительно есть. Ему недавно исполнился год. Нашего Эдуарда я тебе показывала, когда ты был во власти болезни. Ты помнишь это? Помнишь ли его?

– Ни это, ни чего другого… Какие-то моменты, мгновения… Ничего такого, чтобы… Нет, но сын, Маргарет! – Внезапно глаза его сузились в темном подозрении: – Постой. Так когда он, говоришь, народился, этот новоиспеченный принц Ланкастер?

Маргарет вспыхнула, но с обидчивым вызовом подняла голову:

– Тринадцатого дня октября, в год тысяча четыреста пятьдесят третий от Рождества Христова. Спустя шесть месяцев после начала твоей болезни.

С минуту Генрих стоял, задумчиво загибая пальцы. Маргарет оставалось лишь молча ждать, пока он с несколько растерянным видом не кивнул. И тут же встрепенулся:

– Маргарет, да как же так! Как ты можешь вот так спокойно стоять! Неси же его сюда! Я должен видеть моего наследника. Да нет же, остановись! Пусть принесет кто-нибудь другой. Боже правый. Я поверить не могу, что провалялся столько времени. Это же год – целый год, похищенный у меня из жизни!