Троица

– Ваше величество. Меня по-прежнему беспокоит, что мы за все время ни разу не выходили ни на Йорка, ни на Солсбери. Возможно, у Сомерсета и у меня к ним имеются серьезные претензии, но если этих людей не позвать в Лондон для приведения к присяге на верность, то я опасаюсь их армий. В союзе с молодым Уориком под ними больше земли и людей, чем у любой другой фракции, помимо самого королевского дома. Йорк сам по себе является богатейшим лордом Англии, ваше величество. Можно ли исключать из внимания такого человека?

В прежние годы – Дерри хорошо это помнил – король к концу его обращений уже спешно кивал: «Как скажешь, Дерри», порой даже не дослушав. Теперь же было как-то странно и тревожно видеть, что вместо привычного, слегка пугливого согласия Генрих умолк в строгом, подозрительном молчании.

Впрочем, мужа сейчас опередила Маргарет:

– Мастер Брюер, я надеюсь, здесь все свои?

– Разумеется, ваше высочество. В этой комнате лишь самые доверенные ваши люди. За эти стены не ускользнет ни единого слова.

– Тогда я вслух выскажу то, что уже давно бередит мне мысли. Мира не будет до тех самых пор, пока на этом свете живет Йорк. Он жаждет трона моего мужа и добьется своего, если мы дадим ему хотя бы малейшую возможность. Наш великий выезд мы назвали Процессией высочайшей справедливости, и все здесь соответствует духу и букве закона. Но одновременно это является и демонстрацией нашей силы. Лорды, что отправятся со своим королем на север, воочию увидят, сколь многие стоят за дом Ланкастеров. Они убедятся, что король милостью Божьей воспрянул для того, чтобы править. И если Йорк с Солсбери посмеют встать у нас на пути, то их встретят армии, на них ополчится народ. И уж тогда вопрос решится сам собой.

Дерри слушал, заметно хмурясь, а затем сказал:

– Моя госпожа. Если Йорк и Солсбери решатся на измену; если они поднимут знамена против короля Англии, то исход, по моему мнению, до конца не ясен. А ставки столь высоки, что оступиться просто недопустимо. Безусловно, у Йорка и Солсбери есть свои враги, но есть и такие – причем их немало, – кто перешептывается, что, дескать, за преданность короне могли бы им отсыпать и побольше. Что на уме у всех лордов, ваше высочество, я знать не могу, но мне досконально известно, что кое-кто из них испытывает к этим двоим симпатию. Есть и такие, кто не прочь, чтобы их почесали по брюшку, а то и позолотили им карман за то, чтобы они целиком перешли в стан короля и служили его величеству верой и правдой.

Под колким взглядом Маргарет Дерри снова склонил голову и отвернулся, предпочитая смотреть на огонь.

– Миледи, мне было бы куда отрадней слышать от вас о намерении пойти на Ладлоу, встать там осадой и взять Йорка измором или разрушить стены его цитадели. Но то, что затевается – грандиозный королевский выезд, – это всего лишь отвлечение, благополучный исход которого не предрешен. Йорк весьма изворотлив, ваше высочество. Он коварен и мстителен, как аспид, а еще он располагает богатством и подвластным ему воинством. И лично я предпочел бы видеть его разбитым, чем недооцененным.

– Ричарда Йоркского я знаю получше вас, мастер Брюер, – вышел из своих раздумий Генрих. – Что у него на уме, мне не вполне известно, но направлять его служение на пользу короне дарами и посулами, как вы говорите, – занятие зряшное при всех его титулах и богатстве. А призвать его к себе на службу – это то же самое, что приютить под сердцем гадюку: поручиться, что он не всадит в меня свои ядовитые зубы, никак нельзя. Я склонен думать, мастер Брюер, что моя жена права. В Лондоне стоит преданная мне армия, и с ней я отправлюсь на север, в Лестер. Если же Йорк очернит свою душу так, что ей уже не будет искупления, нарушит клятву и примет безусловное проклятие, то я ему отвечу…

Слова короля куда-то уплыли; под общее, все более неспокойное молчание он сидел, уставившись перед собой потускневшими глазами. Наконец он вроде как очнулся, встряхнул головой и с румянцем неловкости на лице спросил:

– О чем это я?

– О Йорке, ваше величество, – почтительно, но несколько скованно напомнил Сомерсет.

Он заметно побледнел (выражение, сразу же отмеченное и королевой и Дерри Брюером, в равной степени обеспокоенными состоянием духа Генриха). Брюер едва не содрогнулся от мысли, что королем вновь овладевает слабость, черной колдовской змеей вползая в еще ослабленную душу и обвивая ее своими кольцами.

– Ах да, Йорк, – поморщившись, не сразу восстановил ход своей мысли Генрих. – Если он двинет против меня своих сторонников, страна восстанет на него за измену. Каждый из верных мне графов, каждый герцог, барон, каждый честный рыцарь и просто ратник возьмет меч, лук или копье и встанет у него на пути. Каждая деревня, каждый малый и большой город! Король неприкосновенен, друг мой Сомерсет. Он помазанник Божий, трогать которого немыслимо. Любому дерзнувшему на меня восстать гореть в геенне огненной. И это ответ людям вроде Йорка и Солсбери. На север я отправляюсь с миром, но я отвечу ему войной, стоит ему сделать хотя бы мелкий шажок из своей крепости.