Троица: Будь больше самого себя. Книга для интеллектуального меньшинства

Да, корково-подкорковые отношения - штука важная и существенная, но не следует думать, что наши эмоции живут исключительно в подкорке, а мысли - в коре головного мозга.

На самом деле, не бывает мыслей без чувств, как не бывает чувств без мыслей: мозг - ма­шина интегральная.

В середине 70-х годов прошлого века выдающий­ся нейробиолог Ричард Дэвидсон, ныне профес­сор психологии и психиатрии Висконсинского уни­верситета в Мадисоне, начал исследование эмоций человека с помощью электроэнцефалографии.

Уже тогда, на ещё весьма примитивном, надо сказать, экспериментальном оборудовании уда­лось убедительно доказать, что кора головного мозга играет чрезвычайно существенную роль в формировании наших эмоциональных состояний.

Последующие исследования Дэвидсона в сотруд­ничестве со знаменитым Полом Экманом и вовсе произвели самый настоящий фурор в научном мире.

Учёные традиционно думали, что эмоции - это примитивная вещь, сидящая где-то в глубине на­шего рептильного мозга. Но оказалось, что это не так: уже новорожденные дети, переживая эмо­ции, демонстрируют высокую активность в соот­ветствующих зонах коры головного мозга.

Основное же открытие Ричарда Дэвидсона заклю­чалось в следующем:

• в случае положительных эмоций (радости, ве­селья, счастья) у нас активизируются преф- ронтальные зоны левого полушария головного мозга,

• тогда как за возникновение отрицательных эмоциональных реакций (страха, тревоги, пе­чали) отвечают те же префронтальные области, но уже правого полушария.

Поэтому не стоит удивляться, что «мыслители» могут быть весьма и весьма эмоциональны, а «ху­дожники», напротив, эмоционально холодны.

Дело не в том, что одни испытывают эмоции, а дру­гие - нет.

Дело в том, чем они - «художники» и «мыслители» -движимы по преимуществу: или страстными подкорковыми структурами («художники»), или оценивающими ситуацию корковыми вычислениями («мыслители»).

Иными словами, в каждом из нас есть

• эмоциональные позывы, связанные с базовыми потребностями (а потребности и в самом деле базируются именно в подкорковых структурах нашего мозга),

• а есть и эмоциональные переживания, связан­ные с оценкой ситуации (и эту оценку произво­дят как раз структуры префронтальной коры).

И то, и другое вроде бы «эмоции», но «эмоция» - это ведь просто слово. Важно понять, какие именно нейрофизиологические процессы скрываются за тем или иным эмоциональным поведением чело­века.

Они же, действительно, могут быть преимуще­ственно подкорковыми (у «художников»), но могут быть и корковыми (у «мыслителей»).

Впрочем, я вспомнил сейчас о Ричарде Дэвидсо­не не только потому, что он избавил науку от оши­бочных представлений о локализации эмоций в мозгу, но и так как он, между делом, выяснил ещё кое-что важное о нашей с вами социальности, то есть - о природе нашего «невротизма».

Поскольку взрослые люди научены контролировать свои эмоциональные состояния, Дэвидсон про­водил множество экспериментов на совсем ма­леньких детях - их эмоции естественны и не­поддельны, а потому были важны в рамках его исследований «эмоционального мозга».

Так вот, примерно через десять лет после получения тех результатов, о которых я уже вам рассказал,

Дэвидсон поставил эксперимент, в котором с по­мощью энцефалографа регистрировал реакции мозга девятимесячных детей на исчезновение матери.

Соответствующие датчики подключались к голо­ве малыша в присутствии матери, потом ещё ка­кое-то время она проводила со своим ребёнком, а затем - по заметной только ей команде экспе­риментатора - покидала комнату. Ребёнок оста­вался один.

Конечно, все без исключения дети не были в вос­торге от подобного поворота событий. Но их ре­акции, если опустить общую обеспокоенность, всё-таки были разными:

• одни дети принимались тревожно кукситься и рыдать,

• а другие - напротив, начинали с любопыт­ством оглядываться по сторонам.

Проще говоря, одни переживали уход родителя как психологическую травму, а другие - как по­вод заняться чем-то другим. То есть, для одних связь с матерью была чрезвычайно важна, а дру­гие достаточно спокойно могли занять себя чем- то другим в её отсутствие.

Вот эта неготовность подменять взаимодей­ствие с человеком какой-то другой деятель­ностью (которая напрямую не связана с другими людьми) и является типичной особенностью «невротика».

С другими людьми он способен заниматься чем угодно и сколько угодно, а вот сам по себе - один на один с окружающим миром - он чувствует себя некомфортно. В отличие от «шизоида» и «истерика», «невротик» нуждается в стае, причём с самого, так сказать, младенчества.