Троицкие сидельцы

После этого разговора воеводы заставили сократить продажу хлеба, масла, круп, соли, овса стрельцам, а также сильно урезать монашеские обильные трапезы, хотя братия сначала не хотела и слышать о каком-то ограничении в еде и питье в обычное, не осадное время, да к тому же монастырская казна неплохо пополнялась бойкой торговлей со стрелецким гарнизоном.

Во все окрестные селения были посланы небольшие стрелецкие отряды для сбора осадного хлеба и других припасов.

Несколько конных стрельцов направились в соседнее село Клементьево. В их числе были Степан Нехорошко и Миша Попов. Миша проехал через все село и остановил коня возле обычной избы с соломенной крышей и с окошками, затянутыми бычьими пузырями. Он спешился и постучал в крепкие ворота. Кругом — ни души. На стук долго никто не отзывался. «До чего довели русского человека, — подумал он с горечью и гневом, — в любом видят разбойника и вора». И Миша в сердцах так двинул прикладом в ворота, что доски затрещали.

— Кто такой, чего надо? — спросил со двора кто-то грубым, странно знакомым Мишке голосом.

— Открой, хозяин, стрелец я и по службе приехал, дело у меня.

Ворота со скрипом отворились, и Мишка, пораженный, застыл на месте при виде огневой бороды и пронзительных рысьих глазок на разбойной роже мужика, который отводил в сторону ворота. Перед ним стоял, ухмыляясь, Ванька Голый.

— Дядя Ваня?! — запинаясь, сказал Мишка. — Вот так встреча!

— Разрази меня гром! Мишка? — весело выругался Ванька, здороваясь со стрельцом. — Только я здесь не хозяин, а работник.

— А ты все такой же… такой же ругатель. Чего ж не пускал меня? Ты вроде бы раньше не больно боязливый был.

Ванька быстро запер толстой слегой ворота.

— Не в том дело, Мишка, чертушка, что боязливый, тут такая жизнь пошла, что не только чужого, а и тени своей вскорости пугаться станешь. — Он хлопнул Мишку своей ручищей по спине. — Ну, Мишка, я рад, ей-богу, рад, что тебя каким-то ветром сюда занесло!

Ванька завел коня в стойло, и они вошли в избу. Мишку встретили приветливо, усадили за стол. Хозяин, которого звали Никон Шилов, с широким, мягким лицом велел жене собрать на стол, и она неторопливо приготовила еду. Тут же сидел русоволосый подросток, которого Иван называл Гаранькой. Малолетние дочка и сын хозяина с любопытством смотрели на гостя, свесив головы с широкой русской печи.

— Вот ты говоришь, пуглив я стал, — задумчиво сказал Ванька. — Да ведь нынче всякой пакости поверху столько плавает, разбойников развелось… очень много разбойников, Миша, уж ты поверь, я видел, я знаю. — Он как-то по-новому, без злобы, усмехнулся, вспоминая что-то свое, сокровенное. — Голос твой слышу: мол, стрелец я, на службе. А на какой?

— Не подумал о том, Ваня, — сказал молодой стрелец, называя бывшего соседа не «дядя Ваня», а как равного себе, просто по имени.

— То-то и оно. А мужику хоть плачь, а не разберешься, так и стоит который уж год раскорякой. Один прискачет и честит всех почем зря, что, мол, верите самозванцу, а не законному царю Василию Шуйскому! Не успеет того след простыть, как другой скачет и тоже ругательски ругается, потому что продались-де нечестивому Ваське Шубнику, а царя Димитрия, сына Ивана Грозного, забыли. Видал? Оба законные и оба грозят головы рубить за измену. И так головы не сносить и эдак живому не бывать. А голова-то одна, и терять ее жалко.

Конечно, у монастыря есть свои служилые люди, да их всего-то человек пятьдесят, да и те больше плуг умеют держать, либо рубанок, а не саблю. Пока до них доберешься, все же полторы версты, пока их соберешь, полдня пройдет.

— Это точно, — медленно заговорил хозяин, поглаживая бороду, — здесь, в селе, на монастырь надежды мало. С месяц назад прибыл к нам царский ключник на государев обиход запасов припасти. Да-а. Ну, припас, конечно, чего полагается и увез добро. Ладно. На другой день, глядь, еще один важный господин в иноземном кургузом кафтане объявился, и тоже называется ключником и сытником царским и грамоту охранную показывает от царя… тьфу ты, нечистая сила, от самозванца. И он тоже забрал овец, ветчины, гусей, курей, масла, яиц, муки ржаной и пашеничной, круп разных, гороху, меду, вина и прочего всего. Ладно. Не успел он убраться, как другой важный господин прискакал и тоже велит собрать на пропитание войска гетмана Ружинского. И в монастырь хлеб отвез — монахи поесть любят побольше, чем миряне. Вот она — доля мужицкая — всех корми да пои, себе нечего оставить. — Он тяжело вздохнул. — Увидишь нашего русского стрельца, а не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: у московского царя — стрельцы, у тушинца — стрельцы, у донского атамана Ивана Заруцкого, он служит ложному Димитрию, тоже русские люди, казаки. Нету правды, в землю ее втоптали чужими сапогами.

Все согласно кивали понурыми головами.

— А ты как сюда попал? — спросил Мишка. Вопрос этот давно вертелся у него на языке.

Ванька ответил не сразу, молча сидел, положив руки на колени. А потом поведал о своих мытарствах, ничего не утаивая, не оправдывая себя, не беспокоясь, что люди осудят.