Троллейбус без номеров

Осознание накатило на Сашу, как на город обрушивается цунами. Сердце зашлось дикой болью, и она щипала и тыкала саму себя, пытаясь понять, во сне она или нет. Вся суть проблемы состояла в том, что сны в последнее время ей снились настолько красочные, что невозможно было понять, спит она или нет.

Саша вспомнила советы Владлена – воспоминание больно кольнуло по сердцу – и посмотрела на себя в зеркало. Ее лицо, никаких изменений. Рыжая, веснушчатая – правда, пузо почему-то исчезло. Видимо, за все то время, пока она спала, организм отчаянно боролся со стрессом, перерабатывая и перерабатывая жировые отложения. Хоть какой-то плюс.

Все еще не до конца понимая, что происходит, Саша бочком прошествовала на кухню, решив заварить себе кофе. Она не любила кофе – слишком уж горький и вяжет на языке – но кофе давал ей ясность мысли. Саша подумала, что, наверное, было бы здорово согнать всю эту одеревенелость и, наконец, до конца проснуться.

На кухне сидела мать и беззвучно плакала. Увидев Сашу, она разрыдалась окончательно.

– Что случилось, мам? – раньше ей не доводилось видеть ее в слезах. Первый раз проявляла эмоции, хоть какие-то, кроме гнева и убийственно-холодного спокойствия. И отчего-то у Саши тоже подступили слезы к горлу. Ей стало так стыдно, что она захотела провалиться под землю и больше никогда, никогда не видеть мамины глаза, полные слез и какого-то непонятного разочарования. Голос Саши дрожал, и отчего-то получалось очень не эмоционально, хотя Саша настолько была переполнена стыдом и раскаянием, что готова была прямо сейчас взорваться.

– Господи, проснулась, наконец-то, хоть с людьми разговаривает, – мать всхлипнула, вытирая слезы платком. – А ты разве не помнишь? Целый месяц никуда не ходила, все лежала да спала, по шестнадцать, по двадцать часов. На кухню выйдешь, выпьешь чаю – и снова спать. А потом еще и пропала куда-то, на весь день, с концами. У меня чуть сердечный приступ не случился. Сашенька, зачем? Зачем ты все это делаешь? Хочешь в гроб меня свести? Я же старалась, водила тебя по психиатрам, когда это все началось, водила тебя и туда, и обратно, и ноги твои кривые выправляла, и сидела с тобой, когда ты температурила – не бросила тебя, болезную. За что мне это все, Саш? За что ты так меня не любишь?

Лучше бы она на нее накричала. Лучше бы она сидела с каменным лицом и цедила оскорбления. Тогда все было бы по-прежнему, и Саша могла бы отгородиться от всего этого и углубиться в свои мысли, но нет. Что-то происходило. Ломался огромный идол племени Тау, и из обломков выходил живой человек. Настоящий. Совершающий ошибки. Способный чувствовать. Плачущий. Не идеальный, не молчащий, но по-настоящему живой.

И в этот момент Саша осознала, как сильно на самом деле она любит собственную мать. Что ее не раздражают ни постоянные крики, ни идиотские вопросы, ни отмашки на просьбы перевести ее в другую школу, ничего. Ведь мать была единственной, кто о ней беспокоился все это время. Единственной, кому было не плевать.

Саша медленно, как на эшафот, шагнула к матери – и мать прижала ее к себе, покрывая поцелуями и перебирая ее волосы. От матери пахло корвалолом и прокисшим молоком, но это все было абсолютно не важно, ведь у нее были такие непривычно мягкие объятия, что Саша прижалась к ней, ища защиты. Саша не помнила, когда мать обнимала ее в последний раз – наверное, еще в раннем детстве, и это было так давно, что Саша уже не помнит толком.

Саша обнималась и обнималась с матерью и ощущала себя полностью под защитой. На мгновение ей показалось, что она готова рассказать ей все на свете – про Влада, про туристов, про сны и про охоту на шишиг, про доппельгангеров и про метро, но поняла, что не сможет никогда. Не сможет все это вспоминать. Ведь всякий раз, когда она будет вспоминать Владлена, у нее перед глазами будет больничная палата без дверей и заросший бородатый мужчина, пускающий слюни.

– Все в порядке, мам. Теперь все будет в порядке. Я больше не хочу спать, – Саша сказала это скорее себе, чем матери. Она прекрасно понимала, что спать ей придется, иначе в какой-то момент она просто упадет без сна – но во сне мог прийти Владлен. И этого она боялась больше всего. – Какой сегодня день?

– Тринадцатое марта, – мать тяжело вздохнула. – Среда, и занятия ты пропустила. Ты не ходила в школу почти месяц. Просто лежала, смотрела на меня отсутствующим взглядом, как будто ты не здесь, а где-то в другом месте. И не докричишься. Я думала, что уже тебя потеряю.

Говорить было сложно, ведь Сашу душили слезы. В этот момент она полностью осознала, насколько – тяжело – бывает говорить самые простые и правильные слова.

– Прости меня, мам. Прости, пожалуйста. Я больше никогда не буду много спать, и принимать эти чертовы таблетки перестану и не буду себя плохо вести, только перестань плакать, пожалуйста, мам, я, правда, больше не буду. Я даже в школу начну ходить, ну пожалуйста, я…