Тролльхеттен

Мелкая такая пакость. Трудно в это поверить. Но эта ухмылка… Потом животные повернулись и оставили меня в покое, добившись, чего хотели. А люди, собратья мои по виду, все это время обходили кружок собак, испуганно косясь на меня, как на чумного! Словно это я был виноват в том, что псы выбрали жертвой именно меня!

Вот так. Не знаю, кого я ненавидел больше — тупых (ой, ли?) животных или разумных вроде бы людей. Хотя разумные вроде бы люди уже месяц как ведут себя все более дико. Я вернулся назад и отстоял еще два часа, потому что сразу к колонке меня, естественно, не пустили.

Так вот. Что я сделал сегодня. Не знаю, стоит ли об этом писать, но я все же надеюсь, что эти записи никто не найдет, и потому обрисую ситуацию.

Всю ночь я думал о псе. Вспоминал его глумливую ухмылку, острые белые клыки с капельками слюны, круглый издевательский глаз в обрамлении рыжих жестких завитков. Псина надо мной издевалась. Ведь так? Следующим утром я ее подловил. Подождал, пока рядом не окажется ее свиты. Пес рылся в помойке и, судя по всему, ничего не замечал. А я просто поднял с земли острый осколок кирпича и швырнул его в эту скотину. Со всей силы.

В голову.

И попал, куда целил. Оказывается, звук от попадания в живую плоть такой глухой. Пса шатнуло, и на стенке мусорного контейнера веером разбрызгалась кровь. Вожак местных собачьих стай повернулся ко мне, скаля клыки, и даже сделал шаг в мою сторону, но тут я швырнул второй обломок и снова попал прямо в морду. В зубы, большие белые зубы, и после этого их на один стало меньше. Кровищи на этот раз было куда больше. Пес взвыл и уставился на меня своим единственным глазом на этот раз с откровенным страхом. Хвост его, доселе вытянутый, как палка, горизонтально, неудержимо стал проявлять тенденцию к поджиманию. Животное попятилось, все еще неотрывно глядя на меня. Я снова кинул камень — на этот раз не осколок, почти целый кирпич. Он взрезался в собаку с хрустом, и на этот раз она завизжала, повернулась и бросилась бежать. Но я не собирался давать ей уйти. Ведь этот пес издевался надо мной, не так ли?

Вопя, как свинья, которую режут на бойне, вожак несся через двор, а я бежал за ним, подбирал с земли камни, ржавые железки и швырял в свою жертву.

Думаю, со стороны это выглядело весьма экзотично. Может быть, найдись этому действу зрители, они бы сказали, что я ненормальный. Но мне плевать. Весь город ненормален, весь мир ненормален.

Метким выстрелом я сломал псу лапу, и он упал. Тут же вскочил и попробовал уйти на трех, но скорость была уже не та. Следующим ударом я перебил ему заднюю, и он окончательно потерял мобильность. Вожак лежал на земле, извивался, как потолстевший рыжий уж, кудлатая морда окрасилась кровью, лапы судорожно дергались. Карий глаз безумно вращался в орбите.

Я остановился возле него и поднял с земли ржавую погнутую арматуру. Посмотрел на бьющееся на земле животное. Кровь пятнала землю, впитывалась.

— Значит, разлил мне воду? — спросил я, и против воли на лицо мне стала выползать какая-то жуткая, кривая усмешка, — значит, хотел поиздеваться? Ну а теперь тебе весело?! — крикнул я и приложил пса арматурой, и у того в боку что-то отчетливо хрустнуло. — ВЕСЕЛО!? — и я ударил еще раз и еще.

Вожак заорал, тут была и боль, и ненависть, и какая-то смертная тоска. Арматура заалела, красные капли срывались с ржавого металла. А я все бил и бил, со всей силы, выкрикивая всякую несуразицу, и псина дергалась под моими ударами все слабее и слабее.

Я вошел во вкус. И наверняка бы прибил эту зловредную, но такую жалкую теперь тварь, но тут дверь одного из подъездов открылась, и на свет явился обрюзгший, но, тем не менее, очень еще здоровый мужик. Один вид-то его был мне противен — на его расплывшейся багровой роже интеллект и не ночевал. Думаю, у избиваемого пса его было куда больше. А уж когда этот кроманьонец открыл широкую пасть с тремя зубами цвета серы и заорал:

— Ты! Ты што делаешь!? — мне стало совсем противно.

Я бросил арматуру на дрожащего мелкой дрожью пса и побежал прочь. Глыбастый анацефал позади что-то вопил и сделал даже попытку догнать, но с его весом это явно было невыполнимо.

Вот так я расправился с собакой. Скажете — мелочность. Скажете, нервы не в порядке? А я скажу вот что — мне понравилось бить прутом живое существо. И у меня нет угрызений совести, и, наверное, уже не будет. Оставим совесть другим, к тому же, я не уверен, что такое понятие, как совесть, вообще существует.

Жалко, все-таки, что мне не дали довершить дело до конца.

Сегодня какой-то маньяк скинул с седьмого этажа нашего дома старый телевизор с деревянным корпусом. Ему мешал шум — там под окнами стояла машина, и громкая музыка среди ночи могла достать любого. У авто напрочь смялась крыша, и двое сидевших в ней с контузиями попали в больницу. Когда одного из них увозили, он на весь двор клялся расправиться с метальщиком телевизоров.

Кажется, я, все-таки, не один такой раздражительный.