Тролльхеттен

Вот еще что (у меня уже болит рука, но надо дописать), сегодня вечером со мной разговаривали. Какие-то типы, я даже не разглядел их лиц, потому что они говорили со мной из салона дорогой иномарки. Они были в курсе всех моих проблем. Да я даже не знал, что такое бывает. Эти странные люди — они не тупые и не ограниченные. Они предложили мне…

Предложили…

Мой дневник, наверное, это моя последняя запись в тебе. Завтра я разожгу костер в нашем дворе, и пламя примет тебя в свои жаркие (ха!) объятия. Прощай, верный спутник моей серой и бессмысленной жизни, полный сосуд горьких и безысходных мыслей. Старая жизнь кончилась, вернее, закончится этой ночью, а после начнется новая, яркая и не отягощенная никакими глупыми рамками.

Да. Мне понравилось бить собаку ржавой арматурой.

Интересно, каково проделать это с человеком?

Они сказали, что я смогу это узнать.

Убогий журналист напротив — он особенно меня раздражает.

А, черт, свет погас! Но у меня здесь есть фонарик, китайский, хлипкий, надо дописать. Уже и свет отключают, сволочи! Что дальше? Будем жить в кромешной тьме, как дикие звери?! Нет, только не я. Не я!

Что я там про журналиста? А! Вот достойный кандидат на бессмысленное звериное существование. Заячье.

С него и начнем!

12

Васек достал заточку. Какое никакое, а все-таки оружие. Он давно уже хотел отыскать нечто подобное. Может быть, нож. А может быть, увесистую фомку с обмотанной изолентой ручкой. Судьба ему улыбнулась — роясь в груде отбросов на территории заброшенного завода, он нашел нечто подходящее. Вообще, на завод ему идти не хотелось. В городской среде место это издавна считалось нехорошим. Где-то в центре заводской территории, за километрами облезлых металлоконструкций и стальных изогнутых рельс скрывались поблекшие серебристо-седые купола безымянного монастыря, что монастырем перестал быть еще в незапамятные времена. Не монастырь — настоящий скит, отрезанный от цивилизации глухой белокаменной стеной с глубокими трещинами. За ней массивное белое жилое здание с узкими бойницами и невысокий собор с деревянными главами. Жили в монастыре сектанты — то ли старообрядцы, то ли хлысты или скопцы, которые там в тишине и уединении подвергали себя жесточайшим самобичеваниям. Временами слухи об этих обрядах просачивались сквозь толстые стены и приводили будущих горожан в состояние тихого ужаса. За все время существования из монастыря не сбежал никто, порядки там были строгие, охрана первоклассная. Некоторые из послушников попадали туда не по своей воли, и была в ските масса бывших каторжников, да политических ссыльных, которые надеялись там обрести безопасное убежище.

Тщетно. У монастыря было свое кладбище, которое с годами все росло и росло за счет ослушинков и отступников. Святые братья были суровы и нравами не уступали коллегам из Европы времен расцвета инквизиции.

Но и на них нашлась управа, когда грянула революция. Долго не церемонясь, монастырь тогда быстренько расформировали, часть монахов со счастливыми криками ушла в мир, часть осталась защищать твердыню и была поставлена к стенке. Остальные ушли в леса, и там вроде бы основали новое поселение.

Но это уже домыслы. Долго решали, что делать с опустевшими зданиями, и, в конце концов, устроили там дом инвалидов, благо после многочисленных войн их было предостаточно. И в аскетичные монашеские кельи въехали новые обитатели — жалкие, заморенные голодом и вшами отходы прошедшей войны. К слову сказать, комфорта в кельях так и не прибавилось, да и кормили новых постояльцев много хуже, из-за чего за последующее буйное десятилетие на кладбище появился с десяток новых жильцов.

Дом инвалидов просуществовал аккурат до тридцатых, когда подходящее дело для этих угрюмых каменных хором все-таки нашлось, и в бывшем монастыре основали зону. Инвалидов при этом быстренько повымели и временно поселили в городе, что тогда был просто селом, откуда они и расползлись постепенно кто куда.

Белокаменные стены оплели колючей проволокой, а год спустя вокруг встал еще и внешний периметр, из бетонных плит, а по углам, как грибы, подняли крытые досками головы пулеметные вышки. Внешний периметр занял площадь, как раз равную впоследствии заводской территории.

Что творилось за оплетенной проволокой оградой, не знал никто, пока в город не явились трое изможденных, одетых в обноски людей с горящими взорами, так явно напоминающие давешних беглых хлыстов, что местные старейшины, увидев их, ужаснулись и поспешили закрыть ставни, вещая что-то про апокалипсис. Эти беглые обосновались в одном из домов и там отъедались перед новым рывком за черту города. Между делом рассказали они и о порядках в лагере, что заставило вспомнить все тех же хлыстов, причем, с некоторой ностальгией, потому что теперь там творился уже полный беспредел.