Тролльхеттен

Канистры выпали из рук приговоренного и звучно грянулись оземь. Силуэт жертвы ясно был виден на фоне светлого проема арки. Парень попятился, неужели что-то заподозрил?

— Вам чего? — спросил он, но голос его не дрожал, скорее в нем слышалось раздражение и досада.

Рамена сделал несколько шагов к своей замершей дичи, на ходу извлекая из внутреннего кармана куртки нож. Хороший, длинный нож-финка из прочной стали. Он выскользнул из ткани с неприятным металлическим шорохом. Пацан заметил. Может быть, блик от угасавшего солнышка упал на лезвие? Он отшатнулся, закрываясь руками, и даже сделал несколько шагов назад, почти попытка убежать, но слуга Ворона был уже рядом и занес нож резким механическим движением. Бить будет в живот, а потом перерезать горло для надежности. Нож пошел вниз, со свистящим шепотом разрезая воздух на две равные невидимые половины.

Похожий свист раздался где-то позади жертвы, а потом арку затопило целое море слепящего голубого света. Он ударил в глаза, и это было так неожиданно, что Рамена судорожно дернул рукой с зажатым ножом и ткнул острием в бетонную стену арки как раз у левой руки парня.

А тот не медлил, вот он стоит, а секунду спустя уже бежит прочь бросив свои драгоценные канистры. Бежит, припадая на обе ноги, но резво, так резво, что за ним не угнаться.

Со стороны улицы в арку заехала машина. Слишком быстро, так, что водителю пришлось резко затормозить, чтобы не сбить две человеческие фигуры. А жертва бежит к машине, огибает ее и скрывается за поворотом, явно направляясь в сторону Школьной улицы, на которой все еще полно народу. Рамена застонал от досады, и несколько раз яростно ткнул финкой в бетон, оставляя на стене глубокие царапины.

Дверь машины (обвешанной понтами и тонированными стеклами девятки) резко открылась, выпустив на волю звуки гремящей танцевальной музыки и массивный быковатый силуэт, который не замедлил проорать:

— Ну ты че, блин! Стоять долго будешь?!

Брат Рамена поспешно спрятал финку в карман и, повернувшись, поспешно зашагал прочь, во двор. Кроме арки к дому вело еще несколько путей, и без всяких сомнений беглец уже воспользовался одним из них, ускользнув от собственной смерти. Позади громко взревел двигатель, взвизгнули шины, а чуть позже последовал грохот, когда авто врезалось в незамеченные у стены канистры. Но Рамена-нулла даже не вздрогнул. Мозг его напряженно работал, но ничего нового осмыслить уже было нельзя. Тщательно продуманный план сорвался из-за тупорылого кретина, одного из многочисленных подчиненных Босха, сдуру решившего заехать во двор как раз в самый ответственный момент.

Проверка двух оставшихся проходов во двор только подтвердила Раменовы мысли — не следа его жертвы.

— Но я же не профессионал, — произнес Рамена-нулла вполне трезвомыслящим голосом, — он должен это понимать!

Вот только в душе его не было трезвомыслия, а бился там лишь тупой страх, да кислое чувство вины. И почему-то ему все сильнее казалось: «Ворон, не поймет!»

15

Это было нереально! Больше того, это было совершенно неестественно в условиях нынешнего времени, которое не прощает ошибок. Ты зарвался? Ты сделал что-то непоправимое? Что ж, на том свете обдумаешь.

Ну или в банкротстве, что ныне для Мартикова было синонимом того света. Бывший старший экономист остановился на пологих каменных ступеньках, летнее, наливающееся жаром, солнце било ему в глаза и играло тысячами зайчиков на выщербленном камне. Сбоку, массивный древний вяз весело шелестел пыльными, поблекшими до салатового цвета, листьями.

Позади Павла Константиновича отвесным утесом высился выполненный в древнеримском стиле фронтон здания городского суда. Мощные круглые колонны придавали зданию внушительный вид. Фрески под самой крышей были выполнены в стиле соцреализма, и идеально вписывались в картину. Над крышей ослепительным темно-синим шатром раскинулось безоблачное летнее небо. Изредка его перечеркивала белесая стрела реактивного самолета, да черными росчерками сновали ласточки — совсем низко к земле. Знать, быть дождю.

А Мартиков все стоял, и смотрел на проходящих внизу людей, на проезжающие автомобили, на эту насыщенную и бестолковую вольную жизнь, к которой он и не надеялся вернуться. Но факт есть факт — стоящий на верхних ступеньках человек в легкой летней одежде был совершенно свободен.

Он до сих пор не верил.

Срок и Долг — уродливые мартышки слезли с его шеи, а вернее их насильно стащили вниз, и били о твердую землю до полного их издыхания. Правосудие дало сбой. Ревизорам было не за что зацепиться. Да и не было их, ревизоров. Все до единого, они покинули эту скорбную юдоль. И иначе как волшебством, это объяснить было нельзя.