Тролльхеттен

Тогда на реке он сидел, терзаясь тяжкими думами, и ему положили руку на плечо. Мягко, но когда он попытался обернуться, его без усилий вернули обратно. Странно, но Мартикову почему-то показалось, что на руке больше пальцев, чем должно быть у человека. Шесть, а может даже и семь, и чужая конечность напоминала в результате теплого многолапого паука, устроившегося на плече у сидящего в думах человека. Его тогда передернуло и он снова попытался обернуться.

— Не стоит… — сказал голос у него над ухом, низкий и без особых интонаций, вот только у Мартикова от звука этого голоса по коже поползли мурашки.

Не показалось ли ему, пусть всего лишь на один миг, что стоящий позади ему знаком? Смутно и неясно, как какой-нибудь дальний родственник, которого ты видел когда-то в раннем детстве? А может быть, даже как ближний, как брат, с которым тебя надолго разлучили. Или еще ближе?

«Не придуривайся, Мартиков, — сказал сам себе бывший служащий «Паритета» — Ты прекрасно понял, на кого похожим показался тебе обладатель этого голоса. Взгляни правде в лицо — тебе ведь показалось, что это твоя вторая половина, злая половина очутилась на том пустынном берегу. В тот момент ты почти поверил в это, так?»

— Ты в безвыходном положении, Павел Константинович? В первый раз за всю свою карьеру ты не знаешь что делать? Ты, как Сизиф, сверзился вниз с горы, и камень вот-вот свалится тебе на макушку, так?

— Откуда… — спросил тогда Мартиков нервно, — откуда вы это знаете?

— Но это ведь не все, так? — словно не заметив вопроса, продолжал невыразительный, а рука, рука на плече так и не шевелилась, словно вообще не была частью чьего-то тела. А Мартикову все сильнее хотелось обернуться, это было неестественно сильное желание, тягостное и непереносимое, как зуд на спине, там, где не можешь почесать. — Не только это тебя гнетет? Основная доля твоих тревог… ведь это ты сам?

— Да, — хрипло вымолвил Мартиков, глядя, как плавно течет мимо, окрашенная рассветом в розовые тона, речная вода, — да, это я! Я… я боюсь себя, боюсь того, что со мной происходит. Ведь я… никогда не был драчливым. Агрессивным! Так откуда взялись эти сны, и почему, почему я полчаса назад чуть не раздавил несчастного, выскочившего на дорогу пса?! Ведь я хотел его раздавить, слышите?!

— Слышу, — чуть слышно сказал стоящий позади, — И вот что, Мартиков. Отныне твои беды кончатся, я был послан, чтобы помочь тебе.

— Кто ты? — шепнул бывший старший экономист, глотка болезненно сжалась, на лбу выступила испарина. Он жаждал ответа, жаждал до безумия, но вместе с тем и боялся этого.

Тишина. Павел Константинович вдруг понял, что совершенно не слышит дыхание странного гостя. Словно никого нет там, позади. Но рука-то остается на плече.

— О своих неприятностях можешь забыть. Их больше нет. В назначенный день спокойно иди в суд, никто тебя уже не зацепит. Отныне ты невиновен.

— Но как…

— Мои проблемы, — ответил гость, а потом добавил, — вернее, наши. Ты все понял, иди и ничего не бойся. Отныне ты чист.

— Если я правильно понял, — сказал вдруг Мартиков, — должны быть какие-то условия. Ведь у вас всегда есть условия. Может быть, ценой будет моя душа?

Сухой смешок. Как-то совсем он не сочетается с низким тембром голоса.

— Нет, душа твоя мне не нужна. Ты, Мартиков, крупно ошибаешься. Мы не из преисподней, мы поближе, и действительно хотим тебе добра. А условия? Их ты получишь сразу после суда, когда убедишься в том, что я был прав. Подойдет такое?

— Да, — сказал Мартиков, рука на плече сводила его с ума, хотелось поскорее скинуть ее, как маленькое, омерзительное многоногое чудовище. — Да, я согласен.

— Вот и ладушки, — сказал незнакомец, — у здания суда, на Центральной улице будет припаркован черный «Сааб 9–5». Стоять он будет в тени большого такого древнего вяза. Подойдешь туда, и получишь инструкции. Это все.

Настала тишина. Было слышно, как шумит вода у плотины. И никакого звука дыхания, кроме неровных вдохов и выдохов самого Мартикова.

— А документ никакой не надо подписывать? — наконец сказал он.

Его слова повисли в воздухе. Никакого ответа. На том берегу, над дачами резко каркали стаи ворон. И тут Павел Константинович не выдержал и оглянулся.

Позади него никого не было — пустой и голый клочок пляжа. Песок, грязная земля, округлая галька. И никаких следов, никакого подтверждения, что здесь вообще кто-то был, только глубокие следы с четкой выемкой от каблука — его, Мартикова, дорогих кожаных ботинок.

Но рука все еще лежала у него на плече. В панике Мартиков тряхнул плечом, сбрасывая ее на землю. Посмотрел, со свистом втягивая воздух. На плече было пусто, ничто не наблюдалось и на песке, куда по идее должно было свалиться.

— Бред… — сказал Мартиков в пустоту, в прозрачную утреннюю тишь, — безумие. Никого не было.

В конце концов, он собрался и отправился домой.

А вот теперь, стоя на ступеньках у храма Фемиды, вынужден был признать, что все это не было чушью. А сам факт разговора с непонятным гостем был реальным свершившимся событием.